Преподобный Кукша — просветитель вятичей

Карпов А. Ю.
1. Печерская обитель
Имя преподобного Кукши (или Купши), инока Киевского Печерского монастыря, проповедовавшего христианскую веру среди язычников-вятичей и принявшего от них мученическую смерть в начале XII века, едва ли говорит что-то современному читателю. Это кажется особенно странным, потому что вятичи, как известно, — самое восточное из всех восточнославянских племен и именно их обычно считают своими ближайшими предками жители многих областей Центральной России. А значит, преподобномученик Кукша, апостол вятичей» (как иногда именуется он в церковной литературе), должен был бы почитаться одним из главных просветителей и крестителей нашего Отечества.
А между тем в древней Руси, не в пример нам, о его подвиге знали и помнили. Спустя много лет после его мученической гибели епископ Владимиро-Суздальский Симон (1214-1226), один из авторов Патерика Киевского Печерского монастыря (сборника рассказов о житии и подвигах печерских монахов), так писал о нем в своем послании к печерскому же постриженнику Поликарпу «Как добровольно можно умолчать об этом блаженном черноризце… о котором всем известно, как он бесов прогнал, и вятичей крестил, и дождь с неба свел, и озеро иссушил, и много других чудес сотворил, и после многих мучений убит был с учеником своим»(1). Рассказывая о других печерских старцах, епископ Симон ссылался обычно на какие-то литературные источники например, на Житие основателя Киево-Печерского монастыря преподобного Антония или на так называемую Печерскую летопись (оба памятника, к сожалению, не дошли до нашего времени). В рассказе же о Кукше ограничился словами «…его же вси сведають» — то есть ясно дал понять, что известность преподобного выходила далеко за рамки Печерской обители и достигала пределов его епархии — Владимиро-Суздальской Руси.
Киевский Печерский монастырь, с которым, очевидно, была связана большая часть жизни преподобного Кукши, ведет свою историю с 40-х годов XI века, когда русский инок Антоний, постриженник одного из греческих афонских монастырей, вернувшись на Русь, обосновался на крутом, поросшем лесом берегу Днепра, в окрестностях стольного града Киева, близ княжеского села Берестовое. По преданию, пещерку, в которой поселился Антоний, «ископал» будущий киевский митрополит Иларион, ближайший сподвижник князя Ярослава Мудрого, тогда еще священник берестовской церкви Святых Апостолов. Со временем к Антонию начали приходить братия, и так возник монастырь, получивший название Печерского. При первых игуменах — Варлааме, великом подвижнике Феодосии и его преемнике Стефане — монастырь постепенно вышел на поверхность; киевский князь Изяслав Ярославич даровал ему землю на берестовской горе, а затем была построена церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, получившая название «Великой».
С самого своего возникновения монастырь сильно отличался от других тогдашних русских монастырей — и более строгими порядками, и исключительными подвигами братии. Рассказы о первых печерских подвижниках наполнены описаниями их борьбы с искушениями плоти. Монахи годами жили в пещерах, на хлебе с водой, облачались во власяницы, сносили лютую стужу, живыми закапывали себя в землю… В этот, начальный период развития русского христианства нащупывались различные пути к пониманию истинной сущности нового учения. Путь обретения спасения и вечной жизни, предложенный Антонием, — через физическое страдание и внешнее самоотречение — был тяжек, почти неосуществим, но он поразил воображение русских людей и поднял авторитет монастыря на недосягаемую высоту. Уже при игумене Феодосии в монастырь из Константинополя был привезен Студийский монастырский устав, который стал соблюдаться здесь очень строго и затем постепенно распространился на другие русские обители. «Оттого почтен монастырь Печерский старше прочих», — писал по этому поводу киевский летописец(2). Важно отметить и другое. Печерский монастырь возник совершенно независимо от княжеской власти, что было совсем не обычно для того времени, когда большинство русских обителей основывалось князьями. «Многие ведь монастыри от князей, и от бояр, и от богатства поставлены, — процитируем вновь летописца, — но не суть таковы, какие поставлены слезами, пощением, молитвой, бдением. Антоний ведь не имел ни злата, ни сребра, но добился всего слезами и пощением»(3). Все это очень скоро позволило печерским игуменам претендовать на нравственное руководство русским обществом и принесло монастырю славу первого истинно православного на Руси.
Уже со второй половины XI века монастырь становится настоящим рассадником святости и поставщиком епископских кадров для молодой Русской Церкви. Так, постриженниками Печерского монастыря были святой Леонтий, епископ Ростовский, принявший мученическую смерть от язычников, вероятно, в 70-е годы XI века; его преемник на ростовской кафедре святитель Исаия; епископы Переяславские Николай и Ефрем; святые Никита и Нифонт Новгородские и многие другие. Епископ Владимиро-Суздальский Симон (также постриженник Печерского монастыря) полагал, что к 20-м годам XIII века таковых иерархов-печерян насчитывалось уже около пятидесяти человек.
Исключительную роль сыграл Печерский монастырь и в развитии русской культуры, особенно книжной. Здесь создавались первые редакции древнейшей из дошедших до нашего времени русских летописей — «Повести временных лет», один из авторов которой прямо называл себя «худым и недостойным рабом» (то есть учеником) преподобного Феодосия. Творил здесь и знаменитый Нестор, считающийся (может быть, и не вполне справедливо) автором русской летописи, но достоверно известный как автор двух других выдающихся произведений древнерусской литературы — «Чтения о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» и «Жития преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского». В Печерском монастыре жил и первый известный нам по имени русский иконописец — преподобный Алипий (Алимпий), ученик греческих мастеров, приехавших в Киев из Константинополя для росписи «Великой» Печерской церкви; и «безмездный лечец» Агапит, прославившийся своим искусством врачевателя и излечивший от тяжелой болезни, среди прочих, князя Владимира Всеволодовича Мономаха; и книжник Григорий, владелец хорошо известной в Киеве библиотеки; и не менее знаменитый князь-инок Святослав-Никола Давыдович, прозванный Святошей, который первым из русских князей отрекся от мира, предпочтя земной власти вечную молитву в стенах обители; и многие другие подвижники, прославившиеся в Киеве и по всей Русской земле своим даром чудотворения…
«Иконник» Алипий и Нестор-Летописец, Агапит-«лечец» и Никола-Святоша, а также многие другие знаменитые печерские старцы были, по-видимому, современниками и, более того, собеседниками и сподвижниками преподобного Кукши. Одни и те же молитвы возносились ими к Богу в «Великой» Печерской церкви; одни и те же идеи, витавшие в русском христианском обществе, давали им пищу для размышления и духовного подвига. Едва ли не самой актуальной для образованных русских людей в XI -XII веках становилась идея особой избранности Руси, «в последние времена» пришедшей к Богу. Лишь недавно крестившаяся Русь, подобно «работникам одиннадцатого часа» из знаменитой евангельской притчи о виноградаре, нанимавшем работников в свой виноградник и расплатившемся с ними поровну, «начав с последних до первых» (Мф. 20 1-16), претендовала на то же воздаяние, что и народы, ранее пришедшие к христианству. Более того, буквально принимая евангельскую заповедь «Будут последние первыми, и первые последними» (Мф. 20 16), русские книжники не сомневались в том, что Господь, вспомнив о них и приблизив их к Себе именно «в последние времена» (а о приближении конца света в то время говорили и думали во всем христианском мире), проявил тем самым особую заботу о Своей русской пастве. «…Но вот благоволил небесный Владыка… в последние дни милость проявить к ним и не дал им до конца погибнуть в прелести идольской», — восклицал, имея в виду всех русских людей, диакон Нестор в своем «Чтении о Борисе и Глебе»(4). Распространение христианской веры «от края и до края» Русской земли казалось подлинным торжеством воплощения Божественного замысла, достойным завершением всей мировой истории, последним значимым событием, которое должно было — в соответствие с христианским учением о конце света — непосредственно предшествовать Второму пришествию Спасителя и Страшному Суду(5). И можно полагать, что именно эта идея, а вместе с ней и глубокое осознание своей личной ответственности перед Богом за судьбы мира влекли православных миссионеров в области, населенные язычниками, в самые отдаленные уголки Русской земли.
К началу XII века язычество еще оставалось религией значительного числа жителей древней Руси, особенно сельского населения. Не только в глухих уголках Ростовской или Муромской земель, но и в южной, более развитой экономически и политически части Русского государства сохранялись настоящие заповедники почти нетронутого язычества. Археологи обнаруживают следы языческих святилищ, просуществовавших до самого монголо-татарского нашествия на них совершались языческие обряды и приносились жертвоприношения, и княжеская власть, кажется, не предпринимала никаких усилий для того, чтобы их уничтожить(6). Из показаний письменных источников мы также знаем о том, что и в XI, и в XII веках, и позднее жители сел и даже городов Руси, наряду с посещением храмов, совершали языческие тризны и молились старым божествам. В течение долгого времени княжеская власть, что называется, сквозь пальцы смотрела на сохранение языческих пережитков, особенно если речь шла о неславянском, финно-угорском населении — чуди, мери, муроме и других обитателях окраин Древнерусского государства. Как раз в конце XI — XII веке в «Чудском конце» Ростова (населенном мерянами) проповедовал преподобный Авраамий, будущий основатель Ростовского Богоявленского монастыря; именно ему, а не представителям княжеской администрации, пришлось уничтожать изваяние языческого бога Велеса, которому открыто поклонялись местные жители. Приблизительно в то же время с язычеством в Муроме столкнулся князь Константин Муромский, причтенный впоследствии к лику святых. В 70-е годы XI века среди мерян (финно-угорского населения Северо-Востока Руси) проповедовал святитель Леонтий, епископ Ростовский, а после его смерти — святитель Исаия. Во второй половине XII столетия или, может быть, несколько позже в глухие вологодские леса ушел из Киева постриженник одной из киевских обителей преподобный Герасим, основатель вологодского Троицкого монастыря. Русские иноки достигали с проповедью Слова Божия и Половецкой Степи, и мусульманской Волжской Болгарии. Но, пожалуй, наиболее выдающимся из русских проповедников-миссионеров домонгольской поры следует признать преподобного Кукшу — просветителя вятичей.
2. Кукша или Купша?
К сожалению, краткое Слово епископа Симона из Киево-Печерского патерика является по существу единственным источником наших сведений о святом более никакими данными о нем мы не располагаем. А потому даже самые общие, самые приблизительные контуры его биографии могут быть очерчены лишь сугубо гипотетически.
Так, нам неизвестно точное время жизни преподобного Кукши. В старой справочной и церковной литературе его смерть, как правило, датируется временем около 1215 или 1217 года(7). Но это, по-видимому, тот редкий случай, когда церковная традиция не удревняла, а омолаживала то или иное событие своей истории (значительно чаще случалось наоборот). Автор Слова о Кукше и ряда других сказаний Печерского патерика епископ Симон покинул монастырь прежде 1206 года, когда стал игуменом Рождественского монастыря во Владимире, — но он нигде не дает знать, что повествует о своем современнике, жившем в обители одновременно с ним; напротив, в его сказаниях речь идет о «прежде просиявших» иноках; по его собственным словам, он рассказал Поликарпу «малое из того многого», что сам слышал, еще пребывая «в том божественном и святом монастыре Печерском». Слово о Кукше и скончавшемся одновременно с ним иноке Пимене Постнике расположено между другими рассказами Симона, которые, похоже, выстроены в хронологическом порядке так, перед Словом о Кукше и Пимене читаются Слова о преподобном Евстратии Постнике (принявшем мученическую смерть от иудея-работорговца в городе Херсонесе в Крыму в 1097 году) и Никоне Сухом (попавшем в плен к половцам одновременно с Евстратием, но скончавшемся значительно позднее); за Словом о Кукше следуют Слова об Афанасии Затворнике (время его жизни неизвестно) и преподобном Святоше, князе Черниговском, принявшем пострижение в Печерском монастыре в 1107 году и скончавшемся после 1141 года. Следовательно, жизнь и подвиги инока Кукши должны прийтись, по крайней мере, на первую половину XII века.
В Киево-Печерском патерике можно найти и другие датирующие признаки, позволяющие несколько уточнить время жизни преподобного. Из сочинения Симона нам известно, что в тот самый день, в который погибли преподобный Кукша и его ученик, в Печерском монастыре скончался еще один старец, блаженный Пимен, прозванный Постником перед самой своей смертью, стоя посреди церкви, он во всеуслышание воскликнул «Брат наш Кукша ныне на рассвете убит!». «И сказавши это, умер в одно время с теми двумя святыми», — рассказывает Симон. Пимен же Постник — лицо более известное, нежели Кукша; он был современником многих печерских подвижников, о которых также рассказывается в Киево-Печерском патерике. В конце 70-х годов XI века Пимен, очевидно, уже пользовался значительным авторитетом в обители и был далеко не молодым человеком его имя упоминается в рассказе об изгнании бесов из знаменитого печерского затворника Никиты, будущего епископа Новгородского и чтимого русского святого, причем следует здесь сразу же за именами тогдашнего игумена Печерского монастыря Никона Великого и его преемника Иоанна и ранее имен других знаменитых подвижников — будущего ростовского епископа Исаии, Григория Чудотворца, будущего печерского игумена, а затем епископа Черниговского Феоктиста и других(8). Даже если Пимен прожил долгую жизнь и преставился в глубокой старости, едва ли его кончина, а значит, и кончина Кукши могла случиться позднее первой половины, а скорее даже первой четверти XII века(9).
(В нашем распоряжении имеется еще один источник, на основании которого с некоторой долей вероятности можно предположить, что преподобный Кукша жил в Киеве в самом начале XII века и был современником киевского князя Владимира Всеволодовича Мономаха; но об этом ниже.)
Разумеется, ничего не знаем мы и о том, откуда пришел Кукша в Печерский монастырь, кем был до пострижения и сколько времени провел в обители до того, как отправился в свой последний, крестный путь. Историки высказывают предположение, согласно которому преподобный сам был родом из вятичей, чем якобы и может быть объяснено его горячее желание просветить светом христианской веры своих единоплеменников(10). В принципе это не исключено. Мы знаем, что в Печерском монастыре принимали пострижение выходцы из разных городов и областей Руси, в том числе и отдаленных от Киева, таких, например, как Курск (откуда пришел в Киев преподобный Феодосий) или Торопец (его уроженцем был преподобный Исаакий Затворник). Известно также, что еще в конце X века значительное число «лучших мужей» из Вятичской земли были переселены с семьями князем Владимиром Святославичем в города-крепости, построенные им по рекам Десне, Остру, Суле, Стугне и другим для защиты южных рубежей Руси от ее злейших врагов печенегов. Преподобный Кукша вполне мог принадлежать к потомкам одного из таких семейств, а если так, то это обстоятельство, несомненно, должно было способствовать успеху его проповеди среди вятичей(11). Но это, повторимся, не более чем предположение, увы, ничем не подтверждаемое.
Некоторый свет на происхождение Кукши могло бы, наверное, пролить его имя — очень необычное для инока. Однако с именем преподобного все обстоит также очень непросто.
Прежде всего, надо сказать, что имя Кукша — явно языческое, а не христианское. Употребление языческих имен — явление довольно распространенное в древней Руси. В первые столетия после Крещения и вплоть до XIV-XV веков, а то и позднее, здесь были в ходу, как правило, два имени, причем крестильное (то есть даваемое при крещении) употреблялось в быту значительно реже, чем исконно славянское, языческое. Даже лица духовного звания нередко называли себя языческими именами или прозвищами — таковы, например, новгородский «поп Упырь Лихой», переписавший в 1047 году книгу Толковых пророчеств для новгородского князя Владимира Ярославича, «поп пономарь» Кохан или «поп, глаголемый Лотыш, с Городища» (оба жили в XIII веке и известны по припискам к рукописям) или тверской диакон Дудко, упоминаемый в летописном рассказе о восстании в Твери в 1327 году (число примеров можно значительно умножить). Но среди иноков Печерского монастыря языческое имя Кукши следует признать исключением. (Во всяком случае, в Печерском патерике мы встречаем еще только одного подвижника, именуемого славянским, а не христианским именем, — это знаменитый князь-инок Святоша-Никола. Прозвище Святоша — очевидно, сокращение от княжеского имени Святослав, приобретшее к тому же дополнительный и вполне определенный смысл. Но и Святошу автор Патерика именует не одним только славянским именем, как Кукшу, но и христианским — хотя, кажется, крестильным, а не монашеским, — Николай.) Полагают, что имя Кукша происходит от названия птицы кукша, или ронжа (Cractes infaustus), представитель семейства вороновых, распространена по всему северу Евразии; по крайней мере, до конца XIX века она обитала и в тех областях Центральной России, в которых жили вятичи и где, следовательно, проповедовал святой(12). Но все дело в том, что, как выясняется, имя вятичского миссионера нам в точности не известно. Большинство списков Киево-Печерского патерика, а также церковная традиция с уверенностью называют его Кукшей. Но в Арсеньевской, наиболее ранней редакции памятника, в том числе и в древнейшем Берсеневском списке, датируемом 1406 годом, имя преподобного названо иначе — Купша (причем трижды в одном и том же написании, что исключает возможность случайной описки)(13). А имя Купша может быть и сокращением церковного имени Киприан (в русском произношении Куприян).
Вопрос об имени святого приобретает особое значение в свете вот какого обстоятельства. Как явствует из одного древнерусского памятника, а именно Проложного слова о перенесении в Киев перста святого Иоанна Крестителя, в Киеве в начале XII века, при князе Владимире Мономахе (1113-1125), существовал некий Купшин монастырь; он был расположен на речке Сетомль и хорошо известен киевлянам — в данном тексте он упоминается как ориентир для обозначения местоположения киевской церкви святого Иоанна Крестителя(14). Никакими другими сведениями об этом монастыре — помимо его упоминания в Проложном сказании — мы не располагаем, точное его местонахождение, время основания, равно как и дальнейшая судьба остаются неизвестными. Упоминаемая же в памятнике церковь святого Иоанна Крестителя — скорее всего, известная из летописи церковь святого Иоанна (без уточнения, какого именно) «в Копыреве конце», близ Щекавицы (то есть как раз на Сетомли); она была заложена в 1121 году, при князе Владимире Мономахе(15), и можно думать, что именно в связи с перенесением в Киев из Константинополя частицы мощей святого Иоанна Крестителя. Если так, то Купшин монастырь получил свое название ранее 1121 года.
Совпадение имени Купша и названия Купшина монастыря позволило исследователям предположить, что судьба просветителя вятичей была каким-то образом связана с этой обителью(16). Возможно, Купшин монастырь был основан преподобным или же он какое-то время был в нем игуменом. Именно таким образом монастыри древней Руси чаще всего получали свои неофициальные названия, употреблявшиеся в повседневной жизни. Так, Печерский монастырь нередко именовали Феодосьевым; известны были в Киеве также Стефанов, или Стефанечь (Богородицкий Кловский), и Германечь (Спасский на Берестовом) монастыри. Преподобный мог перейти из Купшина монастыря в Печерский или же, наоборот, по какой-то причине покинуть Печерскую обитель и основать свой собственный, новый монастырь. Последнее было не редкостью для древнего Киева. Так, около 1078 года из-за ссоры с братией был вынужден покинуть Печерский монастырь преемник святого Феодосия игумен Стефан, будущий епископ Владимиро-Волынский; он и стал основателем Стефанова Кловского монастыря(17).
Но если преподобный Кукша (будем все же называть его привычным именем, освященным церковной традицией) действительно стал основателем монастыря, то это говорит о многом. Для того, чтобы создать новую обитель в стольном Киеве, необходимо было обладать и высоким духовным авторитетом, и соответствующим положением в обществе, и, главное, немалым богатством. Как правило, основателями монастырей в древней Руси становились представители привилегированных слоев общества — чаще всего, князья или бояре, но в любом случае состоятельные люди. Впрочем, принадлежал ли к их числу преподобный Кукша, мы не знаем, поскольку, повторимся, предположение о том, что именно его имя отразилось в названии киевского Купшина монастыря, остается не более чем догадкой. Но вот о его духовном опыте и достаточно большом авторитете в монастыре (по крайней мере, в Киево-Печерском) можно говорить вполне определенно и на основании имеющихся у нас бесспорных данных. Напомним, что у преподобного имелся ученик, вместе с которым он и отправился в Вятичскую землю(18); следовательно, он был человеком опытным в иночестве, способным передать свой опыт другому, более молодому монаху. Таких людей называют старцами — независимо от их возраста. Знаем мы и о том, что инок Кукша получил священнический сан, то есть был иеромонахом (епископ Симон называет его священномучеником) — это тоже определенная ступень в духовном становлении инока.
3. Вятичи
Вятичская земля, в которую направился вместе со своим учеником преподобный Кукша, занимала совершенно особое место на политической карте Руси XI-XII веков. Согласно записанному в «Повести временных лет» преданию, вятичи (равно как и радимичи) пришли на свои земли откуда-то с запада, «от ляхов», — то есть иным путем, нежели остальные восточные славяне. Жившие в верхнем и среднем течении Оки и ее притоков (на территории нынешних Калужской, Брянской, Орловской, Тульской и Московской областей), вятичи позднее остальных восточнославянских племен вошли в состав Древнерусского государства и дольше сопротивлялись власти киевских и иных князей. Пожалуй, ни одно другое восточнославянское племя не причиняло столько хлопот правителям Руси. Напомним, что еще князю Святославу Игоревичу в 60-е годы X века дважды пришлось совершать походы в Вятичскую землю. В первый раз, в 964 году, дело, кажется, не дошло до войны вятичи отказались платить дань киевскому князю, сославшись на то, что являются данниками хазар. Святославу пришлось воевать с хазарами, и лишь на следующий год после разгрома Хазарского каганата, в 966 году, вятичи были наконец побеждены и покорены. После смерти Святослава (972) вятичи отпали от Киевского государства. В 981-982 годах князь Владимир Святославич вновь дважды воевал с ними после первого, вполне успешного похода «заратишася вятичи, и иде на ня Володимир, и победи я (их. — А.К.) второе»(19). Но смерть Владимира Святого (1015) опять привела к отпадению вятичей. По-видимому, до конца XI века они оставались независимыми от Киева и других политических центров Руси. Во всяком случае, судя по свидетельству анонимного «Сказания о святых мучениках Борисе и Глебе», вскоре после смерти Владимира его сыну Глебу пришлось добираться в Киев из Мурома (или, может быть, из Ростова) по Волге, а потом, мимо Смоленска, по Днепру — то есть непрямым, кружным путем, в обход в очередной раз «заратившейся» Вятичской земли. А половиной с лишним столетия спустя князь Владимир Мономах по поручению отца, князя Всеволода Ярославича, ходил к Ростову «сквозь вятичи» — позднее он особо ставил себе в заслугу этот поход, приравнивая его к своим военным подвигам. Именно Мономаху, по-видимому, и принадлежит главная заслуга в покорении Вятичской земли. В своем знаменитом «Поучении детям» князь Владимир Всеволодович, помимо прочего, вспоминал о том, как он две зимы подряд «в вятичи» ходил «на Ходоту и на сына его», «и к Корьдну ходил первую зиму»(20). Летопись не упоминает этих походов, а потому их точные даты остаются неизвестными; скорее всего, Мономах воевал «в вятичах» во время своего княжения в Чернигове, между 1078 и 1094 годами. Не упоминается в источниках и вятичский город Кордно (или Корьдна), равно как и вятичский князь (или старейшина) Ходота. Судя по тому, что Мономаху пришлось воевать также и с его сыном, власть вятичских вождей в конце XI века носила наследственный характер.
В середине XII века название Вятичи вновь начинает мелькать в летописи — но уже не столько в этническом, сколько в географическом или даже политическом смысле. К этому времени единое Киевское государство окончательно распалось на множество самостоятельных княжеств. Большая часть земли вятичей вошла в состав Черниговского (а затем Новгород-Северского) княжества, а ее северные и северо-восточные окраины стали предметом притязаний со стороны не только черниговских и новгород-северских, но и ростово-суздальских, муромо-рязанских и смоленских князей. Во второй половине 40-х годов XII века именно здесь разворачиваются события междоусобной войны между суздальским князем Юрием Владимировичем Долгоруким и его союзником, новгород-северским князем Святославом Ольговичем, с одной стороны, и черниговскими князьями Давыдовичами, Владимиром и Изяславом, а также князем Изяславом Мстиславичем Киевским, с другой. Этим временем датируются и первые упоминания в летописи большинства вятичских городов, таких как Козельск, Дедославль, Брянск, Мценск, Карачев, Серенск, Мосальск, Воротынск, а также Москва, возникшая на самом крайнем северо-востоке Вятичской земли. К тому времени процесс «огосударствления» Вятичской земли, очевидно, уже в основном завершился. Надо думать, что миссия Кукши пришлась на период постепенного вхождения вятичей в политическую и государственную систему Древнерусского государства — то есть хронологически имела место между походами Владимира Мономаха и войнами Юрия Долгорукого. Это выглядит вполне закономерным. Как мы хорошо знаем из истории, проповедь христианства всегда в той или иной степени идет рука об руку с распространением и утверждением государственной власти, не знающей «ни вятича, ни древлянина» (перефразируя слова апостола Павла), но лишь христианина, поклоняющегося единому Богу и признающего власть единого князя.
Надо сказать, что вятичи дольше, чем другие восточные славяне оставались приверженцами языческой религии. В 70-80-е годы XI века киевский летописец, описывая прежние языческие обряды восточнославянских племен, специально подчеркивал, что ныне (то есть в то время, когда он писал свой труд) эти обычаи сохранялись именно у вятичей. «…Радимичи, и вятичи, и север (северяне. — А. К.) один обычай имели жили в лесу, подобно всякому зверю, ели всё нечистое и срамословили пред отцами и пред снохами; и браков у них не бывало, но игрища между селами устраивали, и сходились на игрища на плясанье и на всякие бесовские игрища, и тут умыкали жен себе, с какой кто сговорится; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, творили тризну над ним, и затем делали большую колоду, и клали на колоду мертвеца, и сжигали, и затем, собрав кости, клали их в небольшой сосуд и ставили на столпе на дорогах, что творят вятичи и ныне. Этого же обычая держались кривичи и прочие поганые (то есть язычники. — А. К.), не ведущие закона Божия, но сами себе творящие закон»(21). (В так называемом Летописце Переяславля Суздальского, памятнике, в своей основе XIII века, но сохранившегося в рукописи 60-70-х годов XV века, погребальные обычаи вятичей описаны несколько иначе «…И когда кто умирал среди них, творили тризну великую, и затем складывали громаду дров великую, клали мертвеца и сжигали и затем, собрав кости, складывали в сосуд, и ставили на распутии на столпе, и в курганы ссыпали…»(22).)
Археологи подтверждают слова летописца. Обряд кремации (трупосожжения) просуществовал у вятичей значительно дольше, чем у других восточнославянских племен — по крайней мере, до конца XI — начала XII века, и в течение еще примерно полувека сосуществовал с обрядом ингумации (трупоположения). Однако и позднее вятичи совершали захоронения, в основном, по-язычески переход к христианскому обряду погребения (в вырытых в земле могилах, а не просто на горизонте, и без обычного для языческих курганов инвентаря) произошел у них столетие спустя, приблизительно на рубеже XII-XIII веков. О медленных темпах проникновении христианства в эти земли свидетельствует и ничтожно малое количество христианских символов — нательных крестиков и иконок, обнаруженных в вятичских погребениях; причем чаще их находят в женских погребениях. Иначе говоря, первоначально, в пору знакомства вятичей с христианством, крестики и другие предметы христианского культа использовались лишь в качестве украшений(23).
Сложность христианского просвещения вятичей усугублялась еще и тем, что их земли были в основном покрыты густыми, трудно проходимыми лесами. Названия многих вятичских городов так или иначе связаны с ними. Так, название нынешнего Брянска первоначально звучало как Дебрянск, то есть происходило от слова дебрь — обрыв, склон, поросший густым лесом(24) (в современном значении просто густой, дремучий лес). Известны были в Вятичской земле Шеренский лес, часто упоминаемый в летописи (его название отразилось в имени вятичского города Серенска, или Шеренска) и знаменитые Брынские леса, о которых рассказывается в русских былинах именно через них «старый казак» Илья Муромец, будущий великий богатырь князя Владимира «Красного Солнышка», ехал из града Мурома к стольному Киеву. Именно здесь, в сердце древней Вятичской земли, и мнились позднейшим сказителям былин те «дороги нехожалые», среди которых свивали свои гнезда страшные «Соловьи-разбойники»…
4. Мученическая кончина
Инок Кукша и его безымянный ученик, очевидно, двигались из Киева именно этим зловещим путем — тем самым путем «сквозь вятичи», который вел к Ростову и Мурому и которым в свое время (едва ли не первым) прошел князь Владимир Мономах, о чем, как мы помним, он вспоминал в конце жизни как о своем выдающемся воинском подвиге. Этот путь проходил через Чернигов, где княжили потомки Святослава Ярославича, «Святославле племя». В начале XII века печерские иноки поддерживали с ними традиционно добрые отношения, помня о том, что некогда именно князь Святослав своими собственными руками положил начало возведению «Великой» Печерской церкви. Черниговский епископ Феоктист (1113-1123) до возведения на кафедру был игуменом Киевского Печерского монастыря и одновременно духовником супруги черниговского князя Давыда Святославича, отличавшегося, по свидетельству русских книжников, особенным благочестием; сын Давыда, князь Никола-Святослав (Святоша) в 1107 году принял пострижение в Печерской обители. После смерти князя Давыда в Чернигове стали княжить его сыновья, братья Святоши, Владимир и Изяслав. Надо полагать, что миссионеры-печеряне нашли горячее сочувствие в своих намерениях и у черниговских князей, и, особенно, у черниговского епископа, поскольку те земли, в которых они собирались вести проповедь, в церковном отношении подчинялись именно черниговской кафедре(25).
Дальнейший путь к Ростову, как он восстанавливается по данным археологических исследований и свидетельствам письменных источников, пролегал через Путивль, Севск (города Северской, то есть населенной северянами, земли) и далее Карачев, Серенск, Лобынск и Москву — уже вятичские города. Эта дорога, которой пользовались русские князья с конца XI века, пережила время княжеских междоусобиц и татарского ига и просуществовала до XVII-XVIII веков, о чем свидетельствуют Книга Большому Чертежу (1627 год), описание путешествия по России архидиакона Павла Алеппского (середина XVII века) и Атлас Калужского наместничества (XVIII век) (26). Поднявшись вверх по Десне или по одному из ее притоков (по-видимому, Сейму), проповедники вступили непосредственно в страну вятичей. Верховья Оки и ее притоков (Жиздры, Угры), а также верховья Десны можно назвать самым развитым районом Вятичской земли, пожалуй, наиболее подготовленным к проповеди христианства. Не случайно именно здесь, как свидетельствуют археологи, раньше всего исчезают языческие курганы и возникают княжеские города(27). Вероятно, христианство еще прежде Кукши проникало в эти области, однако если и удержалось здесь, то лишь в некоторых отдельных городах. В сельской же местности, а в значительной степени и в тех же городах, как мы уже отмечали, безраздельно господствовало язычество, а потому проповедники неизбежно должны были столкнуться с большими трудностями и открытым сопротивлением со стороны местного населения.
Рассказ епископа Симона о событиях в Вятичской земле слишком краток и, пожалуй, слишком трафаретен для того, чтобы на его основании можно было делать какие-то выводы о продолжительности и характере вятичской миссии преподобного Кукши. Ясно, что протекала она летом, причем это было, по-видимому, какое-то особенно засушливое лето чудо святого, сумевшего «свести» дождь с небес, могло быть воспринято должным образом лишь в условиях жестокой засухи, от которой страдали местные жители. Епископ Симон изображает преподобного великим чудотворцем. Действительно, он не только вызвал спасительный для вятичских посевов дождь, но и иссушил некое озеро (также свидетельство засухи?), а еще «прогнал бесов» (то есть исцелил бесноватых? или же ниспроверг какие-то изваяния языческих богов — «бесов» в понимании христианского книжника?) и «много других чудес сотворил». Известно, что язычники непременно ждут от проповедников новой для себя религии неких поражающих воображение чудес — и, как правило, эти ожидания сбываются.
Жития святых и рассказы о распространении христианства в языческих землях обычно наполнены описаниями подобных чудес. Так, например, преподобный Авраамий Ростовский чудесным образом сокрушает изваяние языческого бога Велеса с помощью трости, врученной ему самим Иоанном Богословом(28); святой Леонтий поражает восставших против него язычников оцепенением, после чего чудесным образом исцеляет их(29); некий греческий иерарх, отправленный к язычникам-руссам, бросает в огонь Евангелие, и священная книга остается не тронутой пламенем (этот рассказ греческих хроник о «первом» крещении руссов, произошедшем еще в IX веке, попал позднее и в русские летописи) (30). Согласно позднейшему книжному Сказанию о построении града Ярославля (составленному, вероятно, не ранее XVIII века), некий священник ярославской церкви святого Ильи вызывает, подобно Кукше, дождь во время небывалой засухи, и это также заставляет креститься местных язычников(31). Другие чудеса, аналогичные тем, что совершил преподобный Кукша, встречаем, например, в Житии святого Григория Чудотворца, знаменитого епископа Неокесарийского, жившего еще в III веке он также изгоняет бесов из языческого храма и иссушает озеро, так что земля становится настолько высохшей, будто здесь никогда не было воды(32). Читатели Киево-Печерского патерика, несомненно, должны были вспомнить и о самом, пожалуй, знаменитом чудотворце, которому уподоблялся своими подвигами преподобный Кукша, — библейском пророке Илии, некогда посрамившем жрецов Вааловых — этих исторических предшественников вятичских и всех прочих языческих жрецов. Более того, не исключено, что именно история Илии делала понятными для современников епископа Симона его краткие указания на совершенные Кукшей и внешне не вполне согласующиеся между собой чудеса — иссушение озера и сведение дождя с небес. Ведь когда-то, во время трехлетней засухи в Израиле, именно пророк Илия Фесвитянин, чтобы доказать торжество истинного Бога и ложность Ваала, вызвал на соревнование жрецов, предложив им свести с небес благодатный огонь жрецы Вааловы трудились тщетно; Илия же сумел сделать так, что на жертвенник, обильно политый водой, сошел с небес огонь, не только попаливший дрова и возложенную на них жертву, но и совершенно иссушивший вырытый вокруг ров «и ниспал огонь Господень… и поглотил воду…»; затем, взойдя на вершину горы и помолившись, Илия вызвал и спасительный дождь и «небо сделалось мрачно от туч и от ветра, и пошел большой дождь» (3 Цар. 18 30-45).
В литературе высказывалось предположение о существовании отдельного Жития преподобного Кукши, из которого епископ Симон якобы и позаимствовал сведения о святом(33). Наверное, в развитие этой мысли можно было бы предположить, что это гипотетическое Житие создавалось не без влияния библейской Третьей Книги Царств или Жития святого Григория Неокесарийского. Но это, конечно, не обязательно. Слова Симона о всеобщей известности подвига преподобного («его же все сведают») скорее могут иметь в виду устную легенду, чем какое-то конкретное литературное произведение; во всяком случае, никаких следов существования последнего не обнаружено. В своих сказаниях Симон ссылался также на «поминание наше» — то есть помянник, или синодик Киевского Печерского монастыря, в котором содержались не только имена преставившихся иноков, но и какие-то их краткие характеристики(34). Вполне возможно, что краткие сведения о Кукше восходят к монастырским записям в этом помяннике.
Согласно рассказу Патерика, Кукше и его ученику удалось, по крайней мере отчасти, выполнить свою миссию «вятичи крести», — пишет о них епископ Симон. Однако в конечном итоге их проповедь закончилась трагически и сам Кукша, и его ученик были убиты. О том, как такое могло случиться, мы можем судить по Житию святителя Леонтия Ростовского он также проповедовал среди язычников — вероятно, мерян, живших в пределах Ростовской епархии. «Старики, закоснев в своем неверии, не внимали его поучениям, — рассказывает Житие. — Тогда блаженный оставил стариков и стал учить молодых». Но именно успехи его в проповеди и вызвали гнев местных жителей, прежде всего, «стариков», точнее, старейшин (не обязательно по возрасту, но по социальному статусу) «И устремились язычники на святую его главу, помышляя его изгнать и убить»(35). Наверное, нечто подобное произошло и с проповедниками-печерянами.
Не знаем мы и того, где именно трагически оборвался их жизненный путь. По-видимому, это произошло где-то в междуречье верхней Десны и притоков Оки, то есть в том наиболее развитом районе Вятичской земли, о котором мы говорили выше, близ одного из расположенных там вятичских городков. Точнее сказать трудно, поскольку никаких преданий на этот счет, кажется, не сохранилось. В XIX веке жители Брянска, например, полагали, что проповедь Кукши началась именно с их города(36), а значит, и смерть могла произойти где-то поблизости. Современные исследователи предположительно называют местом гибели Кукши и его ученика город Серенск на реке Серене, притоке Жиздры (нынешний Мещовский район Калужской области), — но, скорее всего потому, что этот город, несомненно, находился на пути проповедников и к тому же хорошо исследован археологами; обнаружены на Серенском городище и явные следы христианской проповеди — в частности, уже упомянутые выше нательные крестики, и в их числе крестик с выемчатой эмалью XI-XII веков, имеющий, вероятно, киевское происхождение(37). Еще одним местом кончины преподобного называют Мценский район нынешней Орловской области здесь у деревни Карандаково находится так называемый «Страдальческий» колодец, который молва связывает с именем Кукши(38).
Смерть печерских проповедников оказалась поистине ужасной. «…По многих муках усечен бысть с учеником своим», — рассказывает о Кукше епископ Симон. В древней Руси слово «усечен» употреблялось в самом буквальном смысле слова — когда речь шла об усечении головы. «Кукша, крестя неверных, под венец дасть главу» — так гласит подпись XVII века под гравюрой, изображающей обезглавленное тело печерского страдальца. Перед смертью проповедников долго мучили, вероятно, призывая отречься от Христа.
Но, несмотря на гибель миссионеров, миссия их, несомненно, принесла свои результаты. Пройдет всего несколько десятилетий — и семена христианского просвещения дадут всходы на неблагодатной вятичской почве. Уже в 40-е годы XII века вятичи — и именно их правящая верхушка, старейшины, — будут изображаться в источниках вполне искренними радетелями христианства. По крайней мере, в «Истории Российской» историка XVIII века В. Н. Татищева (располагавшего, помимо прочего, не дошедшими до нашего времени летописными материалами) под 1146 годом приведен такой «умный» (по выражению самого историка) ответ «вятичских старейшин» на предложение черниговских князей Давыдовичей убить или выдать им их князя Святослава Ольговича Новгород-Северского «…Кто нами владеет, тому мы верны и покорны… разсуждая, что Бог вас над нами определяет. И не без ума, по Апостолу, меч в наказание винным, а отмсчение злым носите…». Впрочем, последующие слова вятичей явно расходятся с тем, что мы знаем из истории их взаимоотношений с киевскими князьями «…И никогда того (чтобы поднимать руку на «господина своего». — А.К.) в нас и в праотцех наших не бывало»(39). И хотя вятичские старейшины явно лукавили, все же, наверное, можно предположить, что их ссылка на «Апостол» (книгу, содержащую Деяния Апостолов и апостольские послания), а также на нормы христианской морали явилась результатом их знакомства с проповедью вятичского «апостола» Кукши и его более удачливых последователей.
5. Посмертное прославление
Остается сказать несколько слов о посмертной судьбе преподобного Кукши и о почитании его в древней Руси и России нового времени. Скорее всего, уже вскоре после мученической кончины (о которой, как мы помним, в Печерском монастыре стало известно очень скоро — со слов прозорливцы Пимена) останки преподобного были перенесены в Киево-Печерский монастырь и положены в так называемых Ближних, или Антониевых пещерах, где покоятся и поныне(40). Возможно, они были выкуплены печерянами за деньги; возможно, сами вятичи поспешили выдать их представителям княжеской администрации или черниговской епископской кафедры с тем, чтобы хоть в какой-то мере сгладить впечатление от совершенного ими преступления в отношении киевских миссионеров. Что же касается ученика преподобного Кукши, то о судьбе его мощей никаких сведений нет; кажется, они так и остались где-то в Вятичской земле.
Мы не знаем, когда именно был установлен в Печерском монастыре день памяти преподобного Кукши и умершего одновременно с ним преподобного Пимена Постника — 27 августа(41). Едва ли это дата смерти трех иноков-печерян или, тем более, перенесения мощей преподобного Кукши «из Вятичей» в Киев, как можно было бы подумать. Дело в том, что 27 августа Церковь празднует память преподобного Пимена Великого — знаменитого египетского подвижника, жившего в V веке, и, вероятно, день памяти Пимена Печерского (а заодно и Кукши) был выбран по соименности печерского старца великому египетскому святому — именно так обстоит дело в отношении дней памяти многих других печерских подвижников. Впоследствии (но едва ли ранее XVII века) сложился иконописный облик преподобного Кукши, каким изображался он на нечастых иконах. «Кукша подобием власы с ушей мало кудреват, брада долее Сергия Радонежскаго, ризы преподобнические и епитрахиль, в руках четки», — читаем под 27 августа в «Иконописном подлиннике», которым должны были руководствоваться иконописцы(42). Но насколько это описание имеет отношение к реальному облику крестителя вятичей, сказать сейчас, конечно, невозможно.
Вплоть до конца XVIII-XIX века церковное почитание преподобного Кукши ограничивалось Киевом и даже, еще уже, Киевским Печерским монастырем. В первую очередь, это объясняется трагическими событиями, коренным образом изменившими течение всей русской истории вскоре после смерти святого. Монголо-татарское нашествие и полное разорение Киева и киевских святынь в XIII веке, а затем и обособление Юго-Западной Руси от Северо-Восточной и разделение надвое единой прежде Киевской митрополии привели к тому, что большинство киево-печерских святых почитались лишь в пределах своей епархии. Только после подчинения Киевской митрополии Московской патриархии (1685 год) почитание киевских святых должно было распространиться и на Россию. Но официальное признание их со стороны церковных властей последовало только в 1762 году, когда был издан особый указ Священного Синода, которым дозволялось вносить киевских святых в общие (московские) месяцесловы и печатать службы им в минеях; этот указ был подтвержден затем еще дважды в 1775 и 1784 годах(43).
Какого-то особого культа преподобного Кукши в тех областях Центральной России, в которых предположительно развернулась его проповедь, так и не сложилось. Очевидно, этому помешало отсутствие каких-то зримых свидетельств его подвига — например, открытия мощей (что обычно становилось поводом к прославлению того или иного святого) или существующего монастыря, в котором могло бы удержаться устное предание о святом; неизвестны и какие-то местные названия, связанные с его именем. Лишь во второй половине XIX столетия значимость подвига преподобного стала осознаваться в полной мере, прежде всего, в Орловской епархии. Церковные историки того времени все чаще стали говорить о преподобном Кукше как об «апостоле вятичей» и «равноапостольном просветителе нашего (то есть Орловского) края»(44). На какое-то время центром почитания святого стал город Брянск, в то время уездный центр Орловской губернии. В 1903 году жители Брянска обратились к духовному собору Киево-Печерской лавры с ходатайством о вложении частицы мощей священномученика Кукши в икону его имени, изготовленную в лавре на средства брянского купца и благотворителя А.Н. Комарова. Просьба эта была удовлетворена, и 23 августа 1903 года депутация брянчан, в которую входили протоиерей брянского Покровского собора В. Попов, исполняющий обязанности городского головы М. Г. Добычин (родственник писателя Л. И. Добычина?) и А. Н. Комаров, а также присоединившийся к ним в Киеве профессор Киевской Духовной академии уроженец Брянского уезда А. И. Булгаков (отец знаменитого писателя М. А. Булгакова) приняла драгоценную святыню и вместе с ней отправилась железной дорогой из Киева в Брянск. Как сообщается в официальном отчете о перенесении иконы, по пути ее следования, на железнодорожных станциях, к иконе являлось множество желавших поклониться ей; правда, о каких-либо произошедших при этом чудесах или исцелениях ничего не сообщается. Вечером 25 августа депутация с иконой прибыла в Брянск, где была встречена крестным ходом при огромном стечении народа, собравшегося из соседних городов и селений (всего до 20 тысяч человек). 27 августа, в день памяти святого Кукши, в Покровском соборе было совершено торжественное богослужение с крестным ходом(45). Икона святого Кукши с частицей его мощей стала одной из святынь города Брянска(46), наряду с мощами преподобного Поликарпа, основателя брянского Поликарпова монастыря (упраздненного в XVIII веке), и святого Олега Романовича, князя Брянского и Черниговского.
Последующие трагические события нашей истории, варварское разрушение храмов и массовое осквернение святынь по всей России в 20-30-е годы XX века, разумеется, не могли не сказаться на почитании святого; имя его оказалось вскоре совершенно забытым. Будем надеяться, что не навсегда. Ибо подвижническая жизнь и мученическая кончина преподобного Кукши — несомненно, часть нашей истории. В конечном итоге, именно его проповедь, равно как и проповедь других, большей частью не известных нам православных проповедников и миссионеров, на века определила все содержание нашей истории, превратив Русь из языческой в православную страну.
Список литературы
1. Издания текста Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 81; Абрамович Д. И. Киево-Печерський патерик. Киев, 1931. С. 110-111; Библиотека литературы Древней Руси. Т. 4. XII век. СПб., 1997. С. 372-373 (перевод на современный русский язык Л. А. Дмитриева). В Кассиановской 2-й редакции памятника «Слово 18». См. также Приложения в конце книги.
2. Полное собрание русских летописей. Т. 1 Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 159-160 (ст. 1051 г., Сказание «что ради прозвася Печерский монастырь»). См. также Повесть временных лет. Изд. 2-е. СПб., 1996. С. 207 (перевод Д. С. Лихачева).
3. Там же.
4. Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916. С. 4; Бугославський С. А. Украiно-руськi пам’ятки про князiв Бориса та Глiба (Розвiдка й тексти). У Киiвi, 1928. С. 182.
5. См. Данилевский И. Н. Замысел и название Повести временных лет // Отечественная история. 1994. № 5. С. 102; он же. Эсхатологические мотивы в Повести временных лет // У источника. Сборник статей в честь С. М. Каштанова. М., 1997. Ч. 1. С. 210.
6. Русанова И. П., Тимощук Б. А. Языческие святилища древних славян. М., 1993; ср. Карпов А. Ю. Владимир Святой. М., 1997. С. 273-277.
7. См. Евгений (Болховитинов), митр. Описание Киевопечерской лавры. Киев, 1831. С. 105; Словарь исторический о святых, прославленных в Российской Церкви, и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых. М., 1990 (репринт издания 1862 г.). С. 142; Русский биографический словарь. т. 9. Кнаппе-Кюхельбекер. СПб., 1903. С. 538; Сементовский Н. Киев, его святыни, древности, достопамятности. СПб., 1900. С. 193 и др. По мнению митр. Евгения (принятому другими авторами), преп. Кукша жил в монастыре во время пребывания там епископа Симона, т. е. до 1215 г. Но эта дата в любом случае неточна. Во-первых, Симон стал епископом Владимиро-Суздальским не в 1215-м, а в 1214 г., а, во-вторых, он был возведен на епископию не из иноков Печерского монастыря, а из игуменов монастыря Рождества Пресвятой Богородицы во Владимире (см. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Стб. 438); в качестве рождественского игумена Симон упоминается в летописи под 1206 г. (там же. Стб. 424), а занял этот пост, вероятно, еще раньше, едва ли не при основании монастыря в 1197 г. Кроме того, на мой взгляд, из Послания епископа Симона отнюдь не вытекает, что преп. Кукша жил во время его пребывания в монастыре; скорее напротив (см. далее).
8. Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 91, 201.
9. См. Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Кн. 2. М., 1995. С. 140-141; Филарет (Гумилевский), архиеп. История Русской Церкви. Ч. 1. М., 1848. С. 33-34.
Впрочем, здесь также необходимо сделать несколько замечаний. В Киево-Печерском патерике упоминаются несколько иноков с именем Пимен. Помимо названного Пимена Постника, это Пимен Многострадальный, которому посвящено отдельное сказание Поликарпа («Слово 35»), и игумен Пимен, также именовавшийся Постником (так он назван в Слове о преподобном Спиридоне Проскурнике и Алимпии Иконнике того же Поликарпа см. Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 120, 219). Игумен Пимен, как полагают, умер в 1141 г. или около этого времени (ср. Евгений (Болховитинов), митр. Описание Киевопечерской Лавры. С. 133; Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XII вв. СПб., 1913. С. 351-353; Абрамович Д. И. Указ. соч. С. 211). Иногда полагают, что это одно и то же лицо с Пименом Постником, упомянутым в Слове о Кукше Симона и Слове о Никите Затворнике Поликарпа и, следовательно, преподобный Кукша умер в 1141 г. (см. Материалы для истории Орловского края // Орловские епархиальные ведомости. 1866. № 2. С. 155-156; Goetz L. K. Das Kiever Hohlenkloster als Kulturzentrum des vormongolischen Russlands. Passau, 1904. S. 79-80). Но это возможно лишь при допущении, что игумену Пимену ко времени смерти было не менее ста лет судя по упоминанию его имени в рассказе о Никите Затворнике, к 1078 г. Пимен был уже старше большинства печерских иноков. А это кажется слишком маловероятным.
Другая предлагаемая дата смерти преподобного Кукши — 1110 г. Она была предложена еще архиеп. Филаретом (Гумилевским) и нашла обоснование в ряде работ крупнейшего исследователя русского летописания начала XX в. А. А. Шахматова, который называл точную дату — 11 февраля 1110 г. (См. Шахматов А. А. Житие Антония и Печерская летопись // Журнал Министерства народного просвещения. Ч. 316. 1898. Март. СПб., 1898. С. 123, 118. Эту датировку принимают и последующие исследователи; см. Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XII вв. С. 245; Флоря Б. Н. К генезису легенды о «дарах Мономаха» // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1987. М., 1989. С. 186.) Но расчеты Шахматова основываются на двух далеко не очевидных допущениях. Во-первых, исследователь отождествлял Пимена Постника с Пименом Многострадальным, а во-вторых, полагал, что три столпа, явившиеся, согласно патериковому рассказу, во время его кончины над Печерским монастырем («…явишася три столпы над трапезницею и оттуду на верх церкви приидоша»), идентичны тому столпу огненному, о котором сообщает летописец в статье 1110 г. «…се же столп первее ста на трпезници… и, постояв мало, съступи на церковь… и потом ступи на верх…» (Полное собрание русских летописей. Т. 1. Стб. 284). Но если второе допущение и может быть принято (несмотря на то, что в Патерике речь идет о трех столпах, а в летописи — лишь об одном), то второе исключено полностью. Согласно рассказу о Пимене Многострадальном, он был принесен в монастырь уже после обретения и перенесения в монастырь мощей преподобного Феодосия Печерского (т. е. после 1091 г.), причем совершенно больным, и не вставал с постели в течение двадцати лет (Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 125-127). Следовательно, он никак не мог участвовать в изгнании бесов из Никиты Затворника вскоре после 1078 г.
В литературе встречаются и другие датировки кончины преподобных Кукши и Пимена Постника — вторая половина XI в. (Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 2. М., 1988. С. 51); 1113 г. (Барсуков Н. П. Источники русской агиографии. СПб., 1882. Стб. 320; Полный православный богословский энциклопедический словарь. М., 1992 (репринт). Т. 2. Стб. 1499 (дата памяти указана ошибочно — 27 января); «около половины XII в.» (Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Т. 1. Ч. 1. М., 1997. С. 208); вторая половина XII в. (Сергий (Спасский), архиеп. Полный месяцеслов Востока. Т. 3. М., 1997. С. 341).
10. См. Леонид (Кавелин), архим. Церковно-историческое исследование о древней области вятичей // Чтения в Имп. Обществе истории и древностей российских. 1862. Кн. 2. М., 1862. С. 8; Русский биографический словарь. Т. 9. С. 538.
11. Леонид (Кавелин), архим. Церковно-историческое исследование о древней области вятичей. С. 11-12.
12. Россия. Полное географическое описание нашего отечества / Под ред. В. П. Семенова. Т. 2. СПб., 1902. С. 106. Полагают, что название этой птицы заимствовано из карельского языка (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М., 1986. С. 408). Из этого, казалось бы, можно было сделать вывод о том, что преподобный Кукша был родом откуда-то из северных, соседних с карелами, областей древней Руси. Однако остается неясным, когда именно это заимствование проникло в русский язык; широкое распространение птицы по всей территории севера России также мешает принять подобное предположение.
13. Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 182 (Арсеньевская редакция). См. также Абрамович Д. И. Исследования о Киево-Печерском патерике как историко-литературном памятнике. СПб., 1902. С. 33, 35, 38, 41, 43, 45, 52 (описания отдельных списков Арсеньевской редакции). См. также Приложения в конце книги.
14. В Проложном сказании о принесении перста святого Иоанна Крестителя из Царьграда в Киев сообщается, что перст сей «пренесен бысть в град великий Киев при князи Владимере Мономасе в лето 6000 шестьсотное и положен бысть в церкви святаго Иоана на Сетомли, у Купшина монастыря» (Никольский Н. К. Материалы для истории древнерусской духовной письменности. СПб., 1907 (Сборник Отделения русского языка и словесности Имп. Академии наук. Т. 82. № 4). С. 56-57). Текст содержит определенное противоречие, ибо приведенная в нем дата (6600 год от Сотворения мира, или 1092-й от Рождества Христова) не соответствует времени киевского княжения Владимира Мономаха (1113-1125). Однако можно предполагать, что дата записана дефектно в ней оказались пропущены буквы, обозначающие десятки и единицы (см. Флоря Б. Н. К генезису легенды о «дарах Мономаха». С. 186). Как отмечает А. А. Турилов, в одном из списков Проложного сказания (второй половины XVI в.) монастырь назван Кукшиным (Письменные памятники истории Древней Руси. Летописи. Повести. Хождения. Поучения. Жития. Послания Аннотированный каталог-справочник / Под ред. Я. Н. Щапова. СПб., 2003. С. 220).
15. Полное собрание русских летописей. Т. 2 Ипатьевская летопись. М., 1998. Стб. 286. О расположении этой церкви в районе урочища Ольгова могила (на Щековице) см. там же. Стб. 428. См. также Закревский Н. В. Описание Киева. Т. 2. М., 1868. С. 880 (об Ивановской церкви), 560-561 (о реке Сетомль).
16. Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси. С. 245; Флоря Б. Н. К генезису легенды о «дарах Мономаха». С. 186.
17. Б. Н. Флоря (К генезису легенды о «дарах Мономаха». С. 186) допускает, что монастырь мог получить свое название и из-за того, что в нем хранились выкупленные у язычников мощи святого. Но это едва ли известно, что мощи священномученика Кукши хранятся в Ближних, Антониевых пещерах Киево-Печерского монастыря. В истории Печерской обители, кстати, известны случаи, когда печерские постриженники, оставившие монастырь, завещали погрести себя именно в Печерской обители — так, например, первый игумен печерский Варлаам, поставленный впоследствии князем Изяславом Ярославичем игуменом основанного им Дмитровского монастыря, похоронен, согласно его завещанию, в Ближних, Антониевых пещерах Киево-Печерского монастыря. В отличие от Б. Н. Флори, я не думаю, что монастырь мог получить свое название лишь после смерти преподобного, хотя последнее, разумеется, не исключено.
18. В историографии, в том числе церковной, нередко приводится имя ученика преподобного Кукши — Никон (см., напр. Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Кн. 2. С. 140; ср. там же. С. 168 (здесь ученик Кукши, вероятно, по ошибке, назван Иоанном), 656 (справочно-библиографические материалы); Шахматов А. А. Житие Антония и Печерская летопись. С. 123; Рапов О. М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. Принятие христианства. М., 1988. С. 344). Однако появление этого имени, по-видимому, основано на недоразумении. Дело в том, что в упомянутом выше Берсеневском списке, а также в ряде других списков Арсеньевской редакции Киево-Печерского патерика Слово епископа Симона озаглавлено иначе, чем в других «О Купши и о Никоне», хотя текст самого памятника в основном совпадает с тем, что имеется в других редакциях, то есть рассказывает о Кукше (Купше) и Пимене. Имя же Никона стоит в заглавии предыдущего Слова епископа Симона — «О Никоне черноризце» (Никоне Сухом). Очевидно, в заголовок Слова о Кукше имя Никон попало случайно, из-за описки писца.
19. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Стб. 65, 81-82.
20. Там же. Стб. 247, 248; Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. СПб., 1997. С. 465, 467 (перевод «Поучения» Владимира Мономаха на современный русский язык Д. С. Лихачева).
21. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Стб. 13-14.
22. Полное собрание русских летописей. Т. 41 Летописец Переславля Суздальского (Летописец русских царей). М., 1995. С. 6.
23. См. Недошивина Н. Г. О религиозных представлениях вятичей в XI-XIII вв. // Средневековая Русь. М., 1976. С. 49-52; Никольская Т. Н. Земля вятичей. К истории населения бассейна верхней и средней Оки в IX-XIII вв. М., 1981. С. 104-106.
24. Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.). Т. 3. М., 1990. С. 131.
25. Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси X-XIII вв. М., 1989. С. 38.
26. Никольская Т. В. Земля вятичей. С. 281.
27. Седов В. В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. С. 151.
28. Повесть о водворении христианства в Ростове (Подг. текста и перевод В. В. Кускова) // Древнерусские предания (XI-XVI вв.). М., 1982. С. 130-134.
29. Сказание о Леонтии Ростовском (Подг. текста и перевод Г. Ю. Филипповского) // Там же. С. 125-127.
30. Продолжатель Феофана. Жизнеописания византийских царей / Изд. подг. Я. Н. Любарский. СПб., 1992. С. 142-143; ср. Полное собрание русских летописей. Т. 9 Никоновская летопись. М., 1965. С. 12.
31. Лебедев А. Храмы Власьевского прихода г. Ярославля. Ярославль, 1877. С. 9-10.
32. Избранные жития святых (III-IX вв.). М., 1992. С. 13-14, 17-18.
33. Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Руси. С. 245.
34. Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 81. («Сий же убо Никон Сухый именуется в поминании нашем»).
35. Сказание о Леонтии Ростовском. С. 125-127.
36. См. Материалы для истории Орловского края // Орловские епархиальные ведомости. 1866. № 2. С. 153-158; О церковно-иерархической зависимости Орловского края со времени первоначального распространения в его пределах христианства… // Там же. 1866. № 19. С. 1089. Ср. также Добычин Л. И. Полное собрание сочинений и писем. СПб., 1999. С. 460 (коммент. В. С. Бахтина).
37. О том, что Кукша погиб именно близ вятичского города Серенска, писали многие исследователи. См. Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 65; Недошивина Н. Г. О религиозных представлениях вятичей… С. 49-52; Никольская Т. Н. Земля вятичей. С. 106, прим. 53; Седов В. В. Восточные славяне в VI-XIII вв. С. 151; Рапов О. М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. С. 344. А. Н. Насонов (указ. соч.) упоминает некое предание, сообщающее о гибели Кукши «в районе Серенска», однако без какой-либо ссылки на источник. О. М. Рапов, говоря о том же, ссылается на статью «Л. И.» (правильнее, «I. Л.») «Церковно-историческое исследование о древней области вятичей», то есть на работу архимандрита Леонида (Кавелина) (см. прим. 10), но в ней ничего подобного не сообщается.
38. См. http //www.adm.oriol.ru.
39. Татищев В. Н. История Российская. Ч. 2. (Собр. соч. Т. 2 и 3). М., 1995. С. 170.
40. Евгений (Болховитинов), митр. Описание Киевопечерской лавры. С. 105, 317 (описание Киево-Печерской Лавры Афанасия Кальнофойского, XVIII в.). В описании (схеме) Ближних пещер Иннокентия Гизеля (XVII век) имя преподобного Кукши отсутствует; вместо него, вероятно, из-за ошибки немецкого гравера, обозначен некий sanktus Kakus (Закревский Н. В. Описание Киева. Т. 2. С. 629).
41. Ныне память преподобного Кукши празднуется 27 августа (по новому стилю 9 сентября) — вместе с памятью преп. Пимена Постника, а также 28 сентября (11 октября) — в Соборе преподобных отцов, в Ближних пещерах почивающих, и во 2-ю неделю Великого поста — в Соборе всех преподобных отцов Киево-Печерского монастыря и всех святых, в Малой России просиявших.
42. Барсуков Н. П. Источники русской агиографии. Стб. 320.
43 См. Голубинский Е. Е. История канонизации святых в Русской Церкви. М., 1903 (репринт М., 1998). С. 202, 209.
44. Леонид (Кавелин), архим. Церковно-историческое исследование о древней области вятичей. С. 9; Орловские епархиальные ведомости. 1903. № 35. С. 742 (речь священника В. Попова).
45. Орловские епархиальные ведомости. 1903. № 35. С. 741-743. (См. также Приложения в конце книги.
46. Л. И. Добычин описывает в рассказе «Козлова» (1925 год) крестный ход с иконой святого Кукши в городе Брянске. Упоминается здесь и монастырь святого Кукши (Добычин Л. И. Полное собрание сочинений. С. 52, 55) — но какой именно брянский монастырь имел в виду писатель, неясно. Стоит отметить, что трактовка святого в этом рассказе, по словам самого писателя, вызвала явное неудовольствие некоей благочестивой читательницы (там же. С. 257; письмо К. И. Чуковскому). Рассказ Л. И. Добычина мне указал И. А. Тихонюк, которому я приношу благодарность.

«