Советская модернизация в антропологическом ключе

Советская модернизация в антропологическом ключе

Советская модернизация в антропологическом ключе

Результаты советской модернизации — предпосылка процессов, имеющих место здесь и теперь». Мы испытываем потребность в антропологических подходах, когда имеем дело с «иным» объектом. И тогда конкретные формы существования представляют для нас эмпирические границы мышления. Здесь мы имеем дело с существованием в его предельной конкретности. Что же касается Модерна, то я согласна с А.Гидденсом, что Модерн — ключевая теоретическая проблема конца ХХ века.
Западные исследователи отмечают, что Модерн никогда не сводится к институциональным измерениям. Можно назвать темы, которые пронизывают человеческую жизнь при вхождении в Модерн индивидуация, абстракция, будущность.
Последние годы я занимаюсь неофициальными текстами советской эпохи, так называемыми «человеческими документами», прослеживая по ним возникновение тем Модерна. В этом есть свой резон, ведь целый ряд исследователей называет Модерн цивилизацией письма.
Действительно, традиционные люди мало оставляли письменных следов.
Почему интересно анализировать «человеческие документы»? Различается письмо дискурсивное и письмо денотативное (или наивное). Наивное письмо (письмо «некультурных») неотделимо от пишущего агента, здесь ниже степень объективации, меньше игры с самим собой. «Наивный писатель» пишет об отдельных случаях, о фактических деталях. Письмо культурного человека как правило дискурсивное. Человек ловко пользуется дискурсивными единицами, тем самым склоняясь перед историей и предлагаемыми этой историей дискурсами. Однако любой неофициальный документ в какой-то степени «наивен».
Мы с коллегой начинали исследование с писем советских людей в органы печати на закате советского общества. Так мы вышли на проблему письменного неофициального источника.
В Народном архиве мы смогли погрузиться в такие документы, как воспоминания, которые писали советские люди в старости, их дневники, переписка. Для интерпретации были отобраны тексты, авторы которых идентифицировали себя как «советских людей». Образцы «чистого» наивного письма встречаются очень редко. Только что нами опубликован текст большого объема (одиннадцать авторских листов), написанный женщиной с образованием в пять классов украинской школы (Н.Н.Козлова, И.И.Сандомирская. «Я так хочу назвать кино». «Наивное письмо» опыт лингво-социологического чтения. «Гнозис», 1996. Серия «Документы жизни Интерпретации»). Оказалось, что у этой украинской женщины, пишущей «наивно», идентичность текучая, ситуативная. Она «советская» тогда, когда противопоставляет себя «немецким». Она играет эпизодически в дискурсивные игры эпохи, и порою пользуется идеологическим языком, когда ей это надо по жизни, хотя и не всегда ловко. Но были люди, советская идентичность которых была не ситуативной, а длительной, непрерывной. Эта длительная, непрерывная идентичность была представлена в связном нарративе. Эти люди меня очень заинтересовали, ибо появилась возможность проследить, как человек традиционный входит в Модерн.
Практически все люди, которые считали себя советскими, вышли из крестьян. Это подтверждают и демографические труды к началу советского периода более 80% российского населения были крестьянами, к 50-м годам их стало 20%. 60% городских жителей — бывшие крестьяне.
По «человеческим документам» (с помощью обширного методологического чтения) мне удалось проследить — каким образом на уровне отдельного человека стали возникать темы Модерна и индивидуация, и абстракция, и будущность.
Сама биографическая идентификация считается антропологическим признаком Модерна. И когда я обратилась к документам людей с непрерывной советской идентичностью, обнаружилось, что воспоминания, написанные в старости, как правило, написаны «дискурсивно». Для описания своей жизни эти люди пользуются готовыми нарративными моделями, предоставленными или моделью «Краткого курса», или соцреалистическими романами. Впечатление это производит, я бы сказала, болезненное. Я получила подтверждение сказанному Андреем Платоновым «реально существуют люди, мыслящие языком плаката». Человек пишет о своей единственной и неповторимой жизни, а из-под пера выливается «Годы первых пятилеток явились величайшим событием в жизни советского народа, за короткое время была создана индустриальная база страны, проведена массовая коллективизация сельского хозяйства. В 29 году вступила в свои права массовая коллективизация и это коренным образом изменило личную жизнь крестьян, в том числе и мою». Я читала достаточно «человеческих документов», свидетельствующих о том, как люди подгоняют собственную жизнь под официальный метанарратив.
Не стоит отмахиваться от этого как от проявления «идиотизма советской жизни». Не следует ли рассмотреть такое письмо как симптоматику вхождения в Модерн? Об этом пишут и западные авторы человек Модерна способен не только проектировать свое будущее в форме жизненного проекта, но и переписывать прошлое, вписывать его в историю.
Исследуемые мной документы показывают, что цитаты вошли в плоть и кровь. Еще в одном документе человек пишет, что хочет описать собственную жизнь как жизнь человека, «жизненный путь которого мог пройти в двух направлениях — или по пути мелкого крестьянина- собственника или по пути развития нового человека с коммунистическими мировоззрениями». Блокадный ленинградский дневник одного партийного работника, тоже бывшего крестьянина, — образец дискурсивного языка.
Метанарратив превращается в пословицу, он часть интимной семейной коммуникации. «И не случайно в нашем советском народе сложилось поверье — «Как Сталин сказал, так и будет»; «С нами Сталин. Привет, папаня». В письмах неграмотной женщины то же самое — Ленину приписываются искаженные слова апостола Павла «Как говорил Ленин, кто работает, тот и ест». В этих записях реальная жизнь проглядывает лишь в оговорках и в обращениях к деталям повседневной жизни. Как, например, заявление «Мы, жильцы такой-то квартиры, 35 человек, два месяца живем без туалета». Записи на языке плаката в дневниках часто предназначены только для самих себя. Даже в предсмертной записке самоубийцы написано «Всеми силами сохраняй семью, маленькую ячейку государства».
Лично мне ощутить прагматику, социальную функцию идеологического дискурса в период раскрестьянивания помог один дневник. Когда люди доходят до крайности, они хотят зацепиться за какой-то большой «пароход», который, как им казалось, вывезет. Когда читаешь эти документы, рушится представлении о феноменальной эффективности тогдашней пропаганды, о существовании веры в модель как в какую-то доктрину. Читая документы, вступаешь в область социальных игр, где внешнее насилие сочетается с насилием над собой, цивилизация сверху с самоцивилизацией индивида, внешний контроль с самоконтролем.
Женщина с пятью классами образования, о которой я говорила, в силу своей неграмотности находилась за пределами воздействия идеологической системы. Никаких «Кратких курсов» она не читала и над собой не работала.
Другие документы свидетельствуют о работе над собой.
Работа над своим телом и над овладением дискурсивным языком идет рядом. Иногда спрашивают, что первично — дискурс или телесные практики? Это вопрос о курице и яйце. Женщина, которая не работала над собой, не вырабатывала стиль своей жизни, была в стороне от работы пропагандистской машины, не овладевала идеологическим языком, осталась там же, где и была. Вся ее социальная мобильность составила 15 километров из деревни в шахтерский городок. Из ее записок встает только картина распада традиционного общества и ничего больше. С точки зрения соотношения контроля и самоконтроля — разнузданность, элиминация традиционных механизмов регулирования конфликтов. Эта женщина не владеет литературным языком, она не может выстроить биографический нарратив, рассказ ее идет кругами. Время традиционного общества — круг.
Люди с длительной советской идентичностью овладевали и языком идеологического дискурса, и новыми телесными и жизненностилевыми практиками, которые воплощались в представлении о культурности. Овладение литературным языком и новыми культурными практиками шло рядом. Все увлекались театром, кино. Партийный работник в маленьком северном городке, сын раскулаченного, вспоминает, что в юности очень любил Чарли Чаплина, хотя теперь не понимает, что он в нем находил. Театр здесь — ключевая идеологема. Хождение в театр — знак культурного времяпровождения, знак нового жизненного стиля.
«Культурный» — ключевое слово 30-х — 50-х годов.
Интересные коллажи о культурности я составляла из различных документов. «Культурно оделся, сходил в кино, очень хотелось сходить в Парк культуры и отдыха — денег не хватило». О квартирах и жильцах «Его дом — громадина, и вообще там люди высшего сословия, вход по пропускам».
Или «Она была весьма развитой дивчиной из культурной состоятельной семьи, семьи советской аристократии».
«Вращаясь в кругу делекторов и вообще людей материально обеспеченных, хорошо одевающихся, всегда чистых, я сам всегда старался быть одетым аккуратно, с накрахмаленным воротничком и выглаженным костюмом. Это прививало мне внешнюю культуру.» Стремясь к «культурности», вчерашние крестьяне одновременно использовали испытанные крестьянские жизненные техники. Рядом шло овладение идеологическим языком и выработка нового жизненного стиля. Подражая культурным «привилегированным» студентам, автор вышеприведенных записей считал необходимым не только соблюдать телесную чистоту, но и в тетрадочку выписывать «душепроницающие фразы». Это были слова из задаваемого обществом дискурса.
Для одной группы людей вхождение в Модерн совпало с вхождением только в орбиту действия систем государственного насилия. Их перемалывало, их как бы «выпекали», регулировали (закон о 20-минутном опоздании и т.д.). Автор дневника отмечает, что есть ребята, тоже приехавшие из деревни, но «они прогуливают, пьянствуют, пляшут, девок лапают». Он хочет себя от них отделить, а потому «работает над собой». Он хочет быть культурным ходить в кино, в театр, читать книги (в этой среде письмо и книги представляли огромную ценность). Другая группа людей попадала в орбиту действия идеологических систем легитимации, которые представляют собой важный параметр Модерна.
Ключевым кодом советской цивилизации был вербальный код. Когда ленинградский партийный работник попал в освобожденный от немцев Выборг, где работал до войны, его больше всего удивило, что там сохранились плакаты, которые еще при них были развешаны. Он удивляется и как же это финны и немцы не обратили внимания на эти плакаты? Почему их не сняли. В советском обществе иделогическая игра выполняла ключевую роль, в западном она не была центральной.
Некоторые выводы. Анализ «человеческих документов» советской эпохи позволяет ощутить, что Модерн не сводим к капитализму, к индустриализму, что существует и другой ряд измерений, в том числе антропологических, жизненностилевых. Есть также такие измерения как абстрактные идеологические системы легитимации, централизованные системы насилия.
Что еще мне позволили почувствовать эти документы? Автор приводимого мной дневника, который хотел быть культурным, вписаться в общество, писать грамотно, потерпел неудачу. Его разоблачали, он был в лагере и даже работал мелким агентом ГПУ. Советскую идентичность он утратил. Однако и он, и множество таких как он, вошли в Модерн. При нем осталось его приватное пространство, которого в крестьянском своем бытии он не имел. При нем осталась способность к проектированию «я».
Сказанное не означает, что такое проектирование носило целерациональный характер. Работали «логики практики». Один чудак собирал свои личные листки по учету кадров. Сопоставление этих листков с другими документами позволяет понять, как происходила игра. Ему дают справку (и она есть в его фонде), что он из семьи крестьянина- середняка. А в личном листке по учету кадров он пишет, что он из семьи бедняка и начинает играть, осознавая, что эта игра — риск. Это уже свидетельствует о способности к реконструированию биографии. Вообще, написание автобиографий для этих людей — это новые техники, недоступные крестьянину.
В нашей культуре никогда, как известно, Библию не читали. «Краткий курс» — может быть первая книга, которую читали все, и коллективно и индивидуально. Следует отметить, что через приобщение к идеологическим дискурсивным практикам бывшие крестьяне выходили из традиционного времени-круга и входили во время-стрелу Модерна. Из источников, о которых я рассказываю, хорошо видно, что если бы не случилось то, что с ними случилось, то они бы воспроизводили до бесконечности отношения традиционного общества. Люди, к которым приросла идеологическая речевая маска, были «удачниками». Они были идеально вписаны с советское общество. Те, кто потерпел неудачу, но, тем не менее, не плыл по течению, культивировал самоконтроль, вместо кусочка власти получали, например, дар «приватной» рефлексии. А следующее поколение унаследовало то, что с трудом добыли предыдущие. Часто пишут (Левада например) об узком мировоззренческом горизонте советского человека. Но для этих крестьянских ребят горизонт был немыслимо широк. Они из общины входили в «большое» общество. Сейчас бывшие советские люди так входят в большой мир.
Исследование советской модернизации в антропологическом ключе позволяет сделать вывод, что Модерн у нас состоялся. Другой вопрос, что задача очерчивания социальных пространств Модерна, подробная характеристика советской цивилизации потребуют больших усилий разных специалистов.
Список литературы
Н.Козлова. Советская модернизация в антропологическом ключе.

«