Что такое любовь к империи»»

Что такое любовь к империи»

Что такое «любовь к империи»

Что такое «любовь к империи»
Можно выделить два обычных типа отношения к государству в публицистике, историософии и т.д. Либо отношение «потребительское», т.ск. изнутри государства, с точки зрения его гражданина — и тогда критериями оценки будут благоустройство, богатство, качество управления, правовая культура. Возможен и отстраненно-эстетический взгляд на государства — взгляд историка. (Даже современное государство часто оценивается как бы с точки зрения будущего историка. Как верно заметил Мартин Бубер, объект отстраненного созерцания всегда находится в прошлом.) В этом случае, государство чаще всего оценивается по его «блеску», под которым понимается в первую очередь внешнеполитическое могущество. Классический пример второго подхода — Константин Леонтьев, мыслителя, при оценке государств сознательно отстранявшийся от оценки болей и забот их граждан, и также сознательно вносивший в их оценку эстетику. Сутью высококачественности для государства Леонтьев считал его сложность и разнообразие, но если вчитаться внимательно в его произведения, то можно увидеть, что внешним критерием государственного благополучия являются военные победы.
Другой пример — Данилевского. Задачею государства он считал защиту национальных чести, свободы и жизни. При этом Данилевский подчеркивал резкое, качественное различие, практически отсутствие точек соприкосновения между этими национальными ценностями и аналогичными ценностями индивидуума. Реализация же национальных ценностей по Данилевскому, происходит, разумеется, через политический суверенитет и геополитические успехи.
С древнейших времен и до наших дней в политических текстах разными способами переплетаются национальные интересы и личные интересы гражданина. Специфика, и в каком то смысле заслуга таких авторов как «поздние славянофилы»- Леонтьев и Данилевский — в сознательном разведении точки зрения частного лица и оценки государства как такового. Но они не заметили,. что даже при утверждении в общественном мнении данного разведения, этим вовсе не обязательно урепляется ценность военно-политического блеска. Ценность военно-политических успехов как таковых (без связи с личными интересами) Леонтьеву и Данилевскому была очевидна. Они служили этому идеалу неотрефлексировано и по традиции, восприняв его от кровных предков и литературных предшественников.
Но вышеупомянутый акт разведения переносит оценку государства в область вкуса, или вернее, игры индивидуальных вкусов. Эта игра предоставляет не больше гарантий господству милитаризма, чем попытки других идеологов редуцировать военные интересы к личным. В наше время человек даже близкий к Леонтьеву по духу может пожертвовать территориальным величием ради — по сути того же, что желали представители «поздней фазы славянофильства», но эмпирически совершенно другого. Возможность этого констатирует Михаил Рыклин
«Имперскость, сказал бы я, выше империи…Более того, не исключено, что империя будет принесена в жертву имперскости, очищенной от ставшего ненужным географического придатка.» (Рыклин М. Террорологики. Тарту-М. 1992.-стр.45) Конечно, географическое воплощение имперскости — пространство империи — чрезвычайно естественно занимает почетное место в системе ценностей «империалиста» — по той причине, по-видимому, что большое (большее, чем у других) пространство ассоциируется с идеей силы, могущества. Есть достаточно солидная традиция такого ассоциирования. В учениях Шеллера и Шпенглера можно вычитать мысль, что представления о бесконечном пространстве должно соседствовать в мировоззрении с установкой на волю к власти. Это можно интерпретировать как необходимость наличия бесконечной перспективы объектов для воздействия. «Я верю в абсолютное пространство как субстрат силы эта последняя ограничивает и дает формы». — писал Ницше(Ницше Ф. Воля к власти.-М. 1995.- стр. 251)
Применительно к государству большая территория есть во-первых результат экспансии и следовательно постоянно наличествующее доказательство могущества — подобно тому, как кубок с чемпионата мира продолжает оставаться доказательством силы штангиста, даже если сейчас он уже на самом деле не в форме.
Во-вторых это средство к доставлению средств могущества, к преращению последнего дополнительное пространство — источник новых ресурсов (природных, демографических и т.д.), новых выгод от географического положения и т.п.
В-третьих пространство есть поле для проявления растущих сил государства в будущем, необходимое условие их роста, с одной стороны — объект приложения могущества, с другой — материя, в которую это могущество воплотится. Один из примеров отношения к географическому пространству с этой точки зрения — экcтенсивный подход к демографии, гитлеровская идей «лебенсраум» чтобы народу разрастаться, нужно место куда расти. Также пространство представляет собой субстарат для будущего культурного созидания, ибо, как сказал П.А. Флоренский в «Анализе пространственности…» «…вся культура может быть истолкована как деятельность организации пространства».
Правда, говоря об идее «лебенсраума», в ней стоит увидеть скрытый смысл, связанный не столько с «наращиванием могущества», сколько с «избавлением от страдания». Речь идет о тенденциях социальной динамики, порождаемой открытой в этологии и социобиологии закономерностью агрессивность в отношениях между членами популяции возростает прямо пропорционально плотности их сосуществования. В этом же ключе работает теория Б.Ф.Поршнева, считавшего, что человек потому освоил всю территорию земной суши, что люди разбегались, гонимые страхом друг перед другом. Исходя из представлений о подсознательных потребностях такого рода, можно сделать вывод, что пространство нужно людям не столько, для того, что бы было куда расти, сколько для того, чтобы было куда рассееваться. Пространства есть ресурс избавления человека от соседства себе подобного. Если же, глядя на эту ситуацию философски, считать всякого соседа лишь инобытием человека, то пространство будет выступать как средство к избавлению от внутренних противоречий путем растворения-размывания субъекта, размазывания его тела по земной поверхности с целью увеличения расстояния между его взаимооттаклкивающими элементами. Тут, конечно, необходимо вспомнить теорию Лосского, считавшего, что сама пространственность существует потому, что составляющие всякий субъект монады гармонично не согласованы и взаимоотталкиваются, и значит идея увеличения пространства — лишь логичная экстраполяция этого конфликта монад.
Но в то же время все вышесказанное не содержит никакого противоречия с идеей лебенсраума в гитлеровском понимании, поскольку неудобства связанные с тесным соседством людей друг с другом являются важнейшим источником ограничений на демографический рост в заданном пространстве. И есть ряд империй, образовавшихся в удовлетворение именно этих потребностей — когда материалом для империи служили не столько покоряемые народы, сколько требующие освоения пустые пространства.
Наконец — в-четвертых — нельзя также не учитывать иррационального обаяния пространства как такового. Несомненно существует магия пространства как самодостаточной ценности. Так, русский искусствовед А. Г. Габричевский писал об эротическом переживание пространственности.( См. Гаврюшкин Н.К. А.Г.Габричевский и русская эстетика 1920-х гг. //Вопросы философии.,1994.-№3) Империей возможно пожертвовать ради имперскости в том случае, если достигается новый способ демонстрации могущества, не связанный с географическим пространством, а возможно даже испытывающий помехи от избытка последнего (например, ввиду финансовых расходов; вспомним противодействие США стремлению Пуэрто-Рико присоединиться к их федерации).
Однако и само могущество можно истолковать как знак имперскости и средство к его доставлению — но отнюдь не как саму имперскость. Имперскость есть видимо что-то вроде авторитетности применительно к государству. Возможно, проявление силы и могущества для государства является единственным реальным способом завоевания авторитета, но это не значит, что сила и авторитетность — одно и тоже. В противном случае словосочетание «могущественная империя» была бы тавтологией, а это далеко не так. Некоторые писатели видят внепространственную имперскость в легендарном Египте фараонов. Имперское самодовольство этого государства проистекает не из-за пространственной обширности, но из-за совершенства и древности. Интенсивная содержательность — в пространстве и экстенсивная — во времени. Т.Манн в «Иосифе и его братьях» , перечисляя важнейшие государства древности называет ассирийскую монархию могущественной, в то время как египетскую — древней. Конфликт между двумя понятиями об имперскости применительно все к тому же древнему Египту представлен в «Фараоне» Б.Пруса. Царевич Рамзес в этом романе воплощает обычный, милитаристический взгляд на имперскость как способность к проявлению силы, как на волю к пространству. Противостоящие же Рамзесу жрецы готовы пожертвоать пространством ради незыблемости древних традиций и тонких государственных механизмов, ради величия престола фараона как престола первосвященника (а не как полководца и землевладельца).
Здесь, возможно, стоило бы разобрать, какие именно свойства пространства противоречат потребностям государственного величия. О расходах самих по себе мы уже говорили, но стоит обратить внимание на расходах особого рода. Распространение славы требует затрат энергии на преодоления пространства. Слава гаснет с пространством. Б.А. Успенский обращает внимание на то, что в культуре можно найти случаи, когда пышность именования человека обратно пропорциональна расстоянию, отделяющему его от именующего. (Успенский Б.А. Семиотика искусства.-М. 1995.-стр.35) Пространство может быть полем для будущих достижений, но когда достижения уже есть, то обширность государства прямо пропорциональна тому, в какой степени будет выполняться известный закон об отсутствии пророка в своем отечестве. Иногда именно свое пространство темно для государственного блеска, ибо этот блеск по определению внешний. Соседние государства дружат столицами, и Вашингтон во многих смыслах ближе к Москве, чем сибирские деревни.. Про могущество Совесткого Союза слышали в Вашингтоне и Гаване, но не в Чухломе. Проще Ватикану, которыйв своем материальном воплощении — не более, чем идея собственной славы. О славе Империи ничего не слышали как раз в гдухих имперских провинциях — поскольку эти провинции удалены от центра, а их удаленность — следствие как раз обширности Империи.
Список литературы
Константин Фрумкин. Что такое «любовь к империи»

«