Москва — Петербург — Великое противостояние столиц

Сейчас как никогда ранее перед Россией стоит вопрос — куда двигаться, по какому пути развиваться? Политики много спорят — идти на Запад или на Восток? Или оставаться Россией, потому, что нет ничего в мире похожего на Россию, вспомнить, что у нас есть своя, российская культура и свои корни, столь многовековые, что Западной Европе, тем более колонизированной Америке и не снились?
Когда же Россия впервые пришла к этому перепутью?
В свое время Русь пошла по греческому, православному пути развития. Сложные географические и внешнеполитические условия (суровый климат и постоянные набеги западных и восточных соседей), в которых жила Русь, относительная скудность земли воплощали христианское смирение и становились источником сострадания, столь свойственного русскому народу.
Киевская Русь пала под яростным натиском монгольского нашествия, под ударами католической Польши и языческой Литвы. Значительная часть русского населения устремилась в Северо-восточную Русь, огражденную от завоевателей дремучими лесами и топями болот. Здесь, за естественными преградами стала формироваться Московская Русь — цивилизованное государство.
В московской Руси созидательной силой выступала церковь. Святитель Петр увидел в Москве и ее князе Иване Калите надежду и опору будущей Руси. И с тех пор союз великокняжеского московского трона и митрополичьей кафедры являлся гарантом могущества Руси. Митрополиты сдерживали княжеские междоусобицы, привносили в развитие государства мир и Божью помощь. Со своей стороны они нуждались в княжеской поддержке для борьбы с ересями, распространявшимися с Запада и Востока.
К концу XVII века Москва являлась стержнем закаленной в суровых испытаниях ига и смутного времени Руси. Что же случилось потом? С приходом к власти Петра Алексеевича этот стержень был вынут. Определившееся веками, выстраданное первенство Москвы, преемницы Византии, третьего Рима» вдруг в одночасье было оспорено.
Петр I поставил под сомнение богоизбранность Москвы, пренебрег покровительством церкви, что в конечном итоге привело к подрыву самих устоев православия, являющихся залогом мощи России. Петр поставил церковь на колени, сделав ее служанкой государства, ограничил ее роль исполнением «треб» светской власти. С падением Московского престола — как светского, так и патриаршего, начался новый период развития России. Период, последствия которого сказались на всей последующий истории, и, к сожалению, не лучшим образом.
Таким образом сопоставление Москвы и Питера — это не просто сопоставление двух городов, двух столиц — это сопоставление двух разных путей развития России.
***
Традиционная точка зрения историков-западников такова Московская Русь к началу царствования Петра в политическом, культурном, военном и экономическом отношении находилась на краю бездны. Если бы не Петр, Московская Русь рухнула бы в эту бездну. И величие Петра заключается якобы в том, что хотя и пытками и батогами, но он заставил жителей варварской Московии перенять от Европы начала европейской культуры. Вместо варварского Московского царства Петр в кратчайший срок создал по высоким образцам тогдашней Европы Российскую Империю. В этой европеизированной России все, абсолютно все, было выше по своей культуре, по своей морали, чем в допетровской Руси.
Вся эта схема есть стопроцентная историческая ложь, в одних случаях бессознательная, в других случаях сознательная — но в обоих случаях вопиющая ложь. Московская Русь на краю бездны не находилась. Трафаретное изображение Московской Руси историками западного толка сводится к тому, что — Петр I
Над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию вздернул на дыбы.
Целая плеяда историков, зачарованная ярким поэтическим сравнением Пушкина прошла мимо вопросов а стояла ли Русь времен отца Петра I, Русь Тишайшего царя Алексея «над самой бездной»? И нужно ли было эту Русь вздергивать на дыбы, да еще уздой железной?
***
У молодого Петра не было того мудрого учителя, который учил его старших братьев и сестер — Симеона Полоцкого. Мало того, предоставленный самому себе, опальный царевич в силу своей кипучей натуры не только бегал где придется в окрестностях Преображенского, но и знакомство заводил с кем придется — в основном с мастеровыми Немецкой слободы, мало образованными, зато отличающимися западной свободой нравов. Вместе с ремеслами и западными науками — математикой, фортификацией и военным искусством — Петр набрался у своих учителей высокомерию по отношению к патриархальной Руси и любви не только к хорошим, но и к плохим обычаям Запада.
Екатерина Дашкова находила Петра гениальным, деятельным и стремящимся к совершенству, но совершенно невоспитанным человеком, бурные страсти которого возобладали над его разумом. «Он был вспыльчив, груб, деспотичен; его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы и мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков. Если бы он не менял так часто законов, изданных даже им самим, он не ослабил бы власть и уважение к законам. Он окончательно уничтожил свободу крепостных, отняв у них даже право жаловаться в суд на притеснения помещиков. Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех, и, желая заслужить славу создателя, торопил постройку Петербурга весьма деспотичными средствами тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их посылать крестьян на эти работы и строить себе каменные дома в Петербурге. Он построил Адмиралтейство, хотя вода в Неве так мелка, что на этих верфях строят только корпуса судов, которые затем с величайшим трудом и расходами заключают в камели и перетаскивают в Кронштадт. При Екатерине II город увеличился в 4 раза и украсился великолепными строениями, и все это совершилось без насилия, поборов и не вызывая неудовольства».
По ее же словам, репутацию «создателя России» сделали Петру I из лести и тщеславия иностранные писатели, которых Петр пригрел подле себя. Однако задолго до «создателя» русские покорили Казанское, Астраханское и Сибирское царства. Самый воинственный народ, именуемой Золотой Ордой, был побежден русскими, когда предки Петра I еще не были призваны царствовать. Русский талант создал великолепные произведения искусства. Наши историки времен Рюриковичей оставили больше бесценных документов, чем вся остальная Европа, вместе взятая. Великая империя, имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества не нуждалась в сближении с кем бы то ни было, а тем более в уподоблении другому народу, поэтому сближение с Европой способствовало больше ее упадку, чем процветанию. Тем не менее Петром был выбран именно этот путь — на Запад.
А был ли возможен другой путь? Петр был далеко не первым «просветителем» России. Люди умные, образованные понимали необходимость развития наук в России, перенимания полезного опыта Европы, развитие сношений с иностранными государствами. Боярин Афанасий Ордин-Нащокин, которого называют предшественником Петра по части преобразований, заимствовал, однако, с разбором учитывая национальную самобытность. «Какое нам дело до иноземных обычаев, — говаривал он, — их платье не по нас, а наше не по них».
Русские государи тоже никогда не замыкались на внутренней политике. Ровно за 150 лет до основания Санкт-Петербурга другим русским Царем Иоанном Грозным было прорублено другое окно, окно на восток, в древнюю Азию. 2 октября 1552 года, руководимые Иоанном Грозным войска, взяли приступом столицу Казанского царства, Казань. После взятия Казани, Волга стала вся русской рекой, перед Русью распахнули бесконечные просторы Азии. Это окно, открытое в просторы Азии принесло Русскому народу неизмеримо больше пользы, чем все окна, открытые на запад.
Но не только на древний восток смотрели зоркие очи российских государей. Задолго до Петра привлекало их развитие западных наук, и они упорно старались прорубить в стенах своего царства и другое окошко — на запад. Карамзин в своей «Записке о древней и новой России» отдает предпочтение Ивану III перед Петром I за то, что он не менее возвысил могущество России и заводил сношения с соседними странами, не нарушая ее исторического народного строя, не раболепствуя перед чужеземцами и не «обезьянничая», уподобляясь «просвещенному» Западу даже в одежде и прическах.
Радели государи и о просвещении. Грозный и необузданный Иван IV был одним из самых образованнейших людей своего времени, имел обширную библиотеку, при его царствовании началось в России книгопечатание. Отец Петра I, Алексей Михайлович также не чужд был желания подтянуть «отставшую» в науках Русь. Он был также очень образован для своего времени, начитан, охотно занимался науками, знал несколько иностранных языков, был очень глубоко уважаем иностранцами, и при этом оставался верен обрядности, русским традициям. При Алексее Михайловиче за европейское платье и трубку в зубах ссылали в Сибирь, иногда кнутом били до смерти. Даже потехи Тишайшего царя, которым он предавался в минуты отдыха от государственных занятий ничем не напоминают грубых дикарских забав «просветившегося» в Европе его сына Петра. Западничество Алексея Михайловича сильно отличается от западничества Петра I — вместо разрушения старого уклада все приспосабливается к русской жизни. Это объясняется тем, что, несмотря на западничество, царь Алексей Михайлович глубоко православен и живет в церкви».
Неправда, что только Петр начал приобщать русский народ к культуре западные ученые, архитекторы работали в России задолго до Петра, а посылку русских юношей за границу начал еще Борис Годунов. Но усвоение западноевропейской культуры шло естественным путем, без крайностей. Москва и до Петра пыталась овладеть знаниями и техникой Европы. Но Москва до Петра действовала осторожно, тщательно и мудро отметая все национально неприемлемое, технически ненужное и морально опасное. Петр, с его нетерпеливостью, рубанул это «окно» так, что расшатались все устои нации.
Японский император Мутсухито, живший сто пятьдесят лет спустя Петра Великого, не был гением. Желая, чтобы японский народ усвоил технику Запада, он стал действовать также мудро и осторожно. В результате Япония за пятьдесят лет стала страной сплошной грамотности и догнала технически Европу. А в результате реформ «гениального» Петра Россия до сих пор не догнала Европу в таком размере, в каком догнала ее Япония.
Петра многие считают гением, но его «реформы» только исковеркали душу народа. Основав Санкт-Петербург, Петр прорубил окно в Европу. То самое окно, сквозь которое, благодаря «добрым намерениям» русской интеллигенции, провалилось все русское государство…
В чем же заключались на самом деле петровские преобразования?
Помимо западных наук Петр привез в Россию западное летоисчисление, немецкое платье. Он учредил над церковью гражданскую власть — Священный Синод, полностью подчинявший церковь государству, отменил патриаршество. Этим шагом Петр устранил со своего пути ревнителей русских традиций, коими всегда являлись митрополиты. Вместе с патриархом канули в лету и множество величавых обрядов. Зато множились ассамблеи, на кои теперь обязаны были являться и женщины, ранее ревностно оберегаемые от влияния улицы. В лавках открыто стал продаваться табак. А величавый славянский язык навсегда разошелся с гражданским русским и стал отныне лишь церковнославянским, что началось с ввода нового шрифта, уподобленному латинскому.
Признаком же образованности в ту эпоху считали даже тех, кто читал только «Ведомости», если он, кроме всего прочего, одевался и вел себя по западным обычаям. Среди них при этом были и такие, кто, зная несколько языков, ничего категорически не читал на своем родном. Показательно, что первыми действиями Петра после возвращения из-за границы стала отнюдь не созидательная деятельность. Молодой царь на первом же приеме самолично отстригал боярам бороды — пытаясь тем самым избавиться от этого символа ненавистной ему русскости.
***
К счастью, усилия Петра сделать из Москвы «образцовый европейский город» ни к чему не привели — уж очень сильны были традиции в первопрестольной, и уж очень занят был монарх своей новой «игрушкой» — северной Венецией, — времени на Москву оставалось немного. Единственное, что успел Петр — повелел содержать в порядке мостовые, что, однако, и к нынешнему времени еще далеко не везде исполнено. Еще одним нововведением Петра состояло в задумке избавиться от заборов, в избытке громоздящихся в столице. Указом от 1704 года дома предписывалось строить не внутри дворов, а по линии улиц и переулков, как это и было в большинстве европейских столиц.
Заборы — это была чисто московская традиция. Петербуржец Виссарион Белинский в середине XIX века заметил на городе печать «семейственности, разъединенности, особности каждый живет у себя дома и крепко отгораживается от соседа». Высокий забор, плотно зашторенные занавески, затворенные массивные ставни, ворота на запоре, сердитый лай цепной собаки… Здесь на каждом шагу можно было видеть иллюстрацию к поговорке «мой дом — моя крепость». Такая «крепостица» была самой заветной мечтой любого, самого бедного семейного москвича и признаком почтенного купеческого двора, особенно часто встречающегося в торговом Замоскворечье. Купечество, носившее «православную, от предков завещанную бороду», вообще было основой народонаселения Москвы.
Несмотря на такое затворничество, москвичи славились своим гостеприимством и хлебосольством. Обеды родственников друг у друга были хорошей традицией. В Москве вообще была сильна семейственность даже приезжий, поселившийся в первопрестольной, мгновенно обзаводился кучей родственников посредством женитьбы. Родственные отношения ставились здесь очень высоко. Забыть поздравить кого-то из своей многочисленной родни с Днем ангела считалось страшным грехом.
Что же ждало Москву после того, как она стала провинциальным городом? Как же дальше складывались взаимоотношения двух столиц?
Вся бурная светская жизнь «по царскому велению» в одночасье переместилась в северную столицу. Здесь собралось все «передовое» дворянство. Основным времяпрепровождением местной «образованщины» было посещение балов, ассамблей и кунсткамеры. Петербург веселился, отдыхал и от скуки вынашивал прозападные революционные идеи. Дворцы заменяют ему соборы, праздные ассамблеи — скромный труд и тихие православные радости. Чужой город с нерусским именем завоевывал сердца и умы горе-патриотов.
Патриархальная Москва же для населения новой столицы, среди которого были Пушкин и Белинский, олицетворяла старую рухлядь по сравнению с облицованным мертвым, но блестящим камнем Петербургом. Наверное, таким же «старьем» кажется уютная комнатка с фарфоровой статуэткой на комоде и ситцевыми занавесочками на окошках хозяину квартиры с евроремонтом. Однако какую ностальгию порой вызывает вид этого «старья».
Труженица Москва продолжала работать, торговать, строить, прясть, ткать, ПРОСВЕЩАТЬ! По-прежнему здесь находились как главный университет страны, так и основные книгоиздатели. Ученость, любовь к искусству и таланты, по словам Пушкина, неоспоримо оставались на стороне Москвы.
А по смерти Петра заброшенная столица сделалась убежищем опальной аристократии, и эта аристократичность не преминула сказаться на облике города.
Долгое время после того, как в Питере уже вовсю господствовали западные нравы, Москва являлась центром славянофильства, сугубого патриотизма и очагом чисто русского направления мысли, а главным образом чувства самобытного и много в себе содержащего, отвергавшего почти все, что приходило к нам из «гнилого Запада». Жестокая убежденная сословность, при которой, несмотря на московское радушие, весьма строго соблюдалось правило «Каждый сверчок знай свой шесток».
«Никто не дерзал курить на улице, студенты не решались, хотя оно было очень заманчиво, носить длинные волосы, блины можно было есть исключительно на масленице и в положенные для этого дни, посты строго соблюдались во всех классах населения. Религиозность достигала высокого уровня. Большие суммы жертвовались и назначались духовными завещаниями на церкви и монастыри» — писал в своих воспоминаниях Н.В. Давыдов.
Это продолжалось, увы, недолго. Европейский «сквозняк» из прорубленного Петром окна достиг Москвы во второй половине XIX века. На улицах стали свободно курить, рядом с косматыми студентами появились стриженные девицы.
***
Напоследок хочу предложить Вам отрывок из статьи П.А. Кошеля «КАК НАЧИНАЛСЯ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ», опубликованной в 3ем номере «Московского журнала» за 2003 год. Автор пытается произвести непредвзятую оценку роли каждой из столиц в истории России, основанной на мнениях известных деятелей петровской и послепетровской эпох.
***
Триста лет Россия живет с двумя столицами. Москву нередко противопоставляли Петербургу как город естественного развития, который возвысился над прочими русскими городами и стал столицей государства благодаря своему удачному географическому положению. А Петербург изображали как город, созданный исключительно волей Петра I в гиблой местности, вдалеке от ядра русского государства.
В традиционном русском самосознании столица должна была представлять собой средоточие политической активности, олицетворять экономическое благополучие государства, являться символом святости, духовности России. Петербург разрушал этот образ, разрывал его на составные части, предлагал совершенно иную модель центра.
Анатолю Франсу, восхищавшемуся Москвой и подчеркивавшему ту роль, которую Москва сыграла в русской истории, принадлежат слова «Петербург можно было создать где угодно, а Москва создала Россию».
В противоположность этому мнению географы и историки указывают на неслучайность появления Петербурга именно у кpaйней восточной точки Балтийского моря. Петербург был построен у впадения в Финский залив короткой (всего лишь 74 км), но полноводной реки, на островах и берегах дельты. Здесь новый стольный град мог лучше всего служит!, новой политике России.
Петербург не просто сменил Москву на посту столицы. Он возглавил иную по сравнению с допетровской Русью державу — Российскую империю.
Французский энциклопедист Д. Дидро иронически сказал «Чрезвычайно нецелесообразно помещать сердце на кончике пальца». Однако с включением в состав Российской империи Прибалтики, а после разделов Полыни -значительной части этой страны и еще позднее Финляндии Петербург в значительной мере утратил свою периферийность он как бы скрепил новые территории, сделал их сферой своего влияния.
Сопоставление Петербурга и Москвы давняя тема. Дань ей отдавали не только потому, что Москва и Петербург сами по себе явно напрашивались на сравнение здесь шел спор о путях дальнейшего развития страны.
Перенос столицы из Москвы в Петербург в начале XVIII века привел к тому, что Москва стала патриархальной, нацеленной на защиту ценностей допетровской Руси. Петербург же еще при жизни его создателя явился выразителем всего нового в момент, когда Петр I властной рукой «Россию вздернул на дыбы», чтобы «ввести ее в семью европейских народов». В русскую культуру и житейский обиход ворвались западноевропейские оценки и представления, со временем ставшие привычными для петербургского общества. Ассамблеи и фейерверки, бритые лица и новомодная одежда, «галантное» обхождение и выход женщин из теремов — все это медленно, но верно завоевывало себе гражданство и становилось образцом для всей России.
О роли Петербурга в экономической, политической и военной истории России первой четверти XVIII века и говорить нечего.
В очередной раз Москва и Петербург начинают активно противопоставляться после 1833 года. Была как бы принята эстафета от «Медного всадника» и — в другой тональности, на другом материале — — продолжена разработка проблем, в нем поставленных.
Мы имеем в виду сочинения Пушкина («Путешествие из Москвы в Петербург», 1833-1834), Гоголя («Петербургские записки 1836 года»), Герцена («Москва и Петербург», 1842), Белинского («Петербург и Москва», 1845). Во всех этих произведениях контраст столиц представлен в зарисовках быта и нравов, не лишенных подчас фельетонного оттенка. Глубина контраста и историческая ситуация, в которой он раскрывался, к тому времени еще не встали в повестку дня, не выявились до конца. Герцен прямо назвал свой очерк «шуткой», Пушкин отметил, что его заметки писаны в «светлые минуты веселости», у Гоголя разница между Москвой и Петербургом выглядит так
«Она еще до сих пор русская борода, а он уже аккуратный немец <...> Перед ним со всех сторон зеркала там Нева, там Финский залив. Ему есть куда поглядеться. Как только заметит он на себе перышко или пушок, ту ж минуту его щелчком. Москва — старая домоседка, печет блины, глядит издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел, о том, что делается в свете».
Мало-помалу, однако, сквозь полушутливые зарисовки начинают проглядывать контрасты более серьезного свойства — сначала как бы вполне очевидные, а постепенно и такие, за которыми проступают сокровенные пласты национальной истории. На первый план выходит западная ориентация Петербурга, «окна в Европу», и внутренняя, национальная ориентация Москвы. Об этом идет речь у всех перечисленных авторов, а Герцен, не в силах расстаться с юмористическим тоном, говорит, что в Москве, в отличие от Петербурга, «всякий день доказывают друг другу какую-нибудь полезную мысль, например, что Запад гниет, а Русь цветет».
Но уже Т. Н. Грановский наблюдает ту же коллизию не с улыбкой, а во всей ее трагической диалектике
Москва,
Прекрасна ты в одежде вековой,
Царица-мать земли моей родной.
Как гроб костей, ты дел былых полна;
Но где ж они, кем ты была сильна?
Державный град на севере стоит;
У ног его седое море спит;
Порой оно подъемлет голос свой
И берег бьет широкою волной.
Но дивный град стоит неодолим,
И море вновь стихает перед ним.
Когда б взглянул на ряд гробов твоих,
На ветхий Кремль, на сонм церквей святых,
То со стыда в нерусскую Неву
Венчанную сокрыл бы он главу!
Прекрасна ты в одежде вековой,
Царица-мать земли моей родной.
Контраст Петербурга и Москвы подан здесь как выражение трагического расхождения органической национальной традиции с принципом волевого торжества над стихией. «Град на севере» осмыслен еще в кругу категорий и образов «Медного всадника» — бьющее в берег море, неодолимая сила державной созидающей воли составляют главную и фактически единственную тему Петербурга.
Но введена она в новый контекст. Державная воля торжествует не только над природными стихиями, но и над родной стариной, торжествует с исторической необходимостью, ибо старина эта, пусть родная и прекрасная, исчерпывается своим прошлым, прочно спеленута своими вековыми одеждами.
В 1844 году появляется цикл стихотворений Н. М. Языкова («Константину Аксакову», «К не нашим», «К Чаадаеву»). Отношение к проблеме «Москва — Петербург» здесь высказано яростно-альтернативно. Восхищаясь Аксаковым, Языков одновременно упрекает его в том, что он «дружелюбно подает руку» Грановскому
Тому, кто нашу Русь злословит
И ненавидит всей душой,
И кто неметчине лукавой
Передался, — и вслед за ней,
За госпожою величавой,
Идет блистательный лакей..
. А православную царицу,
А матерь русских городов
Сменить на пышную блудницу
На Вавилонскую готов.
Стихи эти при жизни автора изданы не были, но имели широкое хождение в литературной среде.
«Первое условие для освобождения в себе пленного чувства народности, — скажет И.С.Аксаков, — возненавидеть Петербург всем сердцем своим и всеми помыслами своими». Несходство двух городов отразилось даже в пословицах «Питер — кормило, Москва — корм», «Питер — голова, Москва — сердце», «Москва создана веками, Питер — миллионами», «Питер женится, Москва замуж идет».
Не остался в стороне и Н. А. Некрасов, также отнесшись к диалогу столиц с изрядной долей юмора
Дружеская переписка Москвы с Петербургом
Московское стихотворение
На дальнем севере, в гиперборейском крае,
Где солнце тусклое, показываясь в мае,
Скрывается опять до лета в сентябре,
Столица новая возникла при Петре.
Возникнув с помощью чухонского народа
Из топей и болот в каких-нибудь два года,
Она до наших дней с Россией не срослась
В употреблении там гнусный рижский квас,
С немецким языком там перемешан русский,
И над обоими господствует французский,
А речи истинно народный оборот
Там редок столько же, как честный патриот!
Да, патриота там наищешься со свечкой
Подбиться к сильному, прикинуться овечкой,
Местечка теплого добиться, и потом
Безбожно торговать и честью, и умом -Таков там человек!
(Но, впрочем, без сомненья,
Спешу оговорить, найдутся исключенья.
Забота промысла о людях такова,
Что если где растет негодная трава,
Там есть и добрая вот, например, Жуковский,
Хоть в Петербурге жил,
но был с душой московской).
Театры и дворцы, Нева и корабли,
Несущие туда со всех концов земли
Затеи роскоши; музеи просвещенъя,
Музеи древностей — «все признаки ученья»
В том городе найдешь; нет одного души!
Там высох человек, погрязнув в барыши,
Улыбка на устах, а на уме коварность
Святого ничего — одна утилитарность!
Итак, друзья мои! кляну тщеславный град!
Рыдаю и кляну… Прогрессу он не рад.
В то время как Москва надеждами пылает,
Он погружается по-прежнему в разврат
И против гласности стишонки сочиняет!..
Одним из первых, кто обратил внимание на совершенно иную, «синтетическую» сторону этой проблемы, был Белинский «Петербург и Москва — две стороны, или лучше сказать, две односторонности, которые могут со временем образовать своим слиянием прекрасное и гармоничное целое».
Теперь мы видим, что оба города выполняли общую историческую миссию. Итоговые слова произнес Достоевский «Россию вели Петербург и Москва».
В конце концов, суть в том, что каждая из столиц, оставаясь русской, выражала дух русской культуры по-своему. И реально существовавшие и существующие между ними различия знаменуют собой факт многообразия отечественной культуры.
Список литературы
В.В.Назаревский. Из истории Москвы
П.А.Кошель. «Как начинался Санкт-Петербург», «Московский журнал» 3’2003
А.Киселев. «Московский тип исторически самый крепкий». Журнал Родина 12’2003.
Е.Дашкова. «Записки».
В.Г.Белинский. «Петербург и Москва».
Н.В.Давыдов. «Из прошлого».
А.С.Пушкин. «Путешествие из Москвы в Петербург».
Борис Башилов. «Тишайший царь и его время»
Е.Ф.Шмурло. Московское царство

«