Остафьево

От станции Щербинка» Московской железной дороги Курского направления до Остафьева четыре версты. Обширный, спокойной архитектуры главный корпус дома с двумя боковыми флигелями белеет среди темной зелени старых деревьев. Сзади дома — парк. Старая липовая аллея примыкает прямо к середине главного корпуса. Среди вековых деревьев нет ни увеселительных скульптур, ни беседок, вместо них — памятники тем, кто сделал Остафьево знаменитым Жуковскому, Вяземскому, Пушкину, Карамзину. Сам дом был построен отцом поэта Петра Андреевича Вяземского, а последними владельцами его перед революцией были Шереметьевы. В этом здании на 2-м этаже 12 лет, начиная с 1804 года, писал 8-й том «Истории государства Российского» Карамзин. Эта книга стала основоположницей новой русской литературы. Поэтому-то Остафьево на карте нашей культуры занимает место рядом с Михайловским и Ясной Поляной. В XIX веке усадьба Остафьево принадлежала Петру Андреевичу Вяземскому — блестящему поэту пушкинской плеяды. Русский Парнас — такую славу оно приобрело в то время. Имение дало первоначальный импульс богатой умственной жизни Остафьева. Построил его отец поэта — князь Андрей Иванович Вяземский. Сам он был одной из интересных фигур в то время. Служебные неудачи он так объяснил в письме императору Павлу I «Природа влила в душу мою непреодолимое омерзение от кривых дорог». Образованный, остроумный, он был звездой первой величины на московском общественном горизонте и собирал вокруг себя интеллектуальную элиту первопрестольной столицы. Духовные интересы его определялись французскими энциклопедистами. Его библиотека был одной из самых обширных в Москве. В памяти сына он запечатлелся целые дни сидящим с книгою в большом кресле у камина. Приобретение Остафьева связано с женитьбой стареющего князя Вяземского на жизнерадостной ирландке Евгении О’Рейли, которую он встретил во время одного из своих заграничных вояжей, увез от мужа в Россию и с большим трудом добился для нее развода (она-то и стала матерью будущего поэта). Этот брак рассорил его с родственниками. Тогда-то Вяземский и купил Остафьево и начал его переустраивать. Князь Вяземский был большим другом и покровителем Карамзина. Великий писатель и историк породнился с ним, женившись в 1804 году на его старшей дочери (от первого брака) Екатерине. После его смерти в 1807 году Карамзин на несколько лет становится фактическим хозяином Остафьева. Здесь двенадцать лет «остафьевского затворничества» (с 1804 по 1816 г.) он посвятил главному «труду жизни». День за днем он внимательно шлифовал каждую фразу, подчинив себя самому строгому режиму. Великие произведения требуют великих трудов. Карамзин сам говорил, что, начав работу над » Историей государства Российского», он принял монашеский постриг. Весь строй жизни в Остафьеве был подчинен главному труду. Целыми днями он создавал свой труд. Он почти не отдыхал, и только редкие посещения нарушали его затворничество. Он был очень воздержан в пище. В писании не терпел неопрятности, неряшества, безвкусия. В жизни он был совсем другим. До своего добровольного затворничества он был желанным гостем в московских гостиных. Всегда веселый и остроумный, он быстро подчинял окружающих своему обаянию. Обходительным и добрым отношением ставил собеседника на равных. Любил шумные споры. С неумолимой последовательностью он отказался от многолетних привычек. Погрузившись в прошлое, он начал избегать общества, которое раньше было для него острой потребностью. «Служенье муз не терпит суеты» — было его девизом. Обстановка его кабинета была аскетичной голые штукатуреные стены, выкрашенные белой краской, у окна большой сосновый стол, ничем не прикрытый, около него деревянный стул, на козлах и досках разложены рукописи. Вот почти и вся мебель. Ничего лишнего, все только для работы. Удалена любая мелочь, которая могла бы отвлечь или рассеять внимание. Благородная простота. Брак Карамзина наделал много шума в Москве невеста обладала изрядным приданым, а жених жил лишь литературным заработком. Но брак оказался счастливым. Брат его жены — будущий поэт Вяземский — сочувствовал сопернику Карамзина, Струкову. Когда брак был уже решен, он с сестрой изливал грусть стихами самого Карамзина. Вооружались против Карамзина собственным его оружием. У детей были с ним свои счеты в те редкие вечера, когда не было посетителей, а было всего лишь несколько человек, отец ужинал с детьми. Эти вечера особо ожидались детьми. Карамзин оказывался гостем именно в эти исключительные дни. Беседы и прения с ним длились долго. В ожидании ужина дети дремали, а ужин откладывался. За это дети и имели на него зуб. Одно время казалось, что Карамзин как художник устарел. Но его «Бедная Лиза» уже почти двести лет переиздается. Переживают свое возрождение и «Письма русского путешественника». Мысли о России, о ее грандиозном прошлом, становятся все навязчивее. Зреет великий замысел. «Говорят, что наша история сама по себе занимательна… можно выбрать, одушевить, раскрасить, и читатель удивится, как из Нестора, Никона могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужеземцев… у нас был свой Карл Великий — Владимир, свой Людовик XI — царь Иоанн, свой Кромвель — Годунов, и еще такой государь, которому нигде не было равных — Петр Великий». Карамзин поставил своей целью создать первую по-настоящему народную книгу «Что библия для христиан, то История для народов», — занес он в свою записную книжку. Пушкин писал о его труде, что он «открыл Россию, как Колумб Америку» для русских читателей. Все с огромным интересом читали доселе неизвестные широкому кругу людей исторические события, описанные понятным, простым слогом. Все первое издание было раскуплено сразу же. Это было «открытие отечества». Русский человек взглянул на себя другими глазами он впервые познал свой великий и мучительный исторический опыт. Современникам казалось, что Карамзин «спас Русь от забвения». Его не раз сравнивали с Кутузовым — победителем Наполеона. Русский писатель, по крылатому выражению Полонского, «есть нерв великого народа» «Ему дано остро чувствовать биение пульса времени». Это справедливо относится к Карамзину. В начале 1816 года Карамзин выехал в Петербург. Поездка была связана с хлопотами по поводу печатания «Истории государства Российского». Это пребывание затянулось на десять лет до самой смерти историка. В Остафьеве больше он никогда не был. Там же все оставалось полным воспоминаниями о благородной жизни великого затворника. В одной из комнат сосредоточены предметы, напоминающие литературных друзей П.А. Вяземского, начиная с Пушкина. Все стены этой комнаты увешаны портретами — современниками Пушкина — Жуковского, Державина, Баратынского, Тютчева, Гоголя, Крылова, Дениса Давыдова. Многие портреты с надписями. Под одним из портретов Жуковского знаменательная надпись «Победителю — ученку от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму «Руслан и Людмила» 1820 г марта 26. Великая пятница». Рядом портрет Наталии Николаевны Пушкиной. У окна стоит простой дубовый стол на высоких точеных ножках — стол А.С. Пушкина, на столе его письменные принадлежности и гладкая камышовая трость, в верхний конец которой вделана золоченая пуговица с мундира Петра I. Эта пуговица была подарена Петром арабу Ганнибалу — прадеду Пушкина, от которого по наследству она перешла Александру Сергеевичу. Здесь же хранится жилет, снятый с поэта после дуэли, и мелкие щепы дерева с того памятного места. На окне у стола под стеклянным колпаком стоит букетик высохших полевых цветов. Этот букетик был собран Пушкиным на Остафьевских полях и подарен дочери Вяземского. В наше время в Остафьево проводятся пушкинские мероприятия, в связи с 200-летием поэта все места, где он был, приводятся в порядок. Уходят на второй план те люди, которые творили здесь до него, и о которых мы сегодня вспомнили. Хотелось бы закончить рассказ об Остафьеве стихами П.А. Вяземского, жившего и творившего в этих стенах, который был, с одной стороны, предтечей Пушкина, а с другой, остался самобытной фигурой, стихи которого звучат и по сей день (вспомним, например, песню на его стихи «Я пью за здоровье немногих, не многих, но верных друзей»). Моя вечерняя звезда, Моя последняя любовь! На потемневшие года Приветный луч пролей ты вновь! Средь юных, невоздержных лет Мы любим блеск и пыл огня; Но полурадость, полусвет Теперь отрадней для меня. (1855) Все сверстники мои давно уж на покое, И младшие давно сошли уж на покой; Зачем же я один несу ярмо земное, Забытый каторжник на каторге земной?.. (1872) ДРУЗЬЯМ Я пью за здоровье не многих, Не многих, но верных друзей, Друзей неуклончиво строгих В соблазнах изменчивых дней. Я пью за здоровье далеких, Далеких, но милых друзей. Друзей, как и я, одиноких Средь чуждых сердцам их людей. В мой кубок с вином льются слезы, Но сладок и чист их потом; Так, с алыми -черные розы Вплелись в мой застольный венок. Мой кубок за здравье не многих, Не многих, но верных друзей, Друзей неуклончиво строгих В соблазнах изменчивых дней. За здравье и ближних далеких, Далеких, но сердцу родных, И в память друзей одиноких, Почивших в могилах немых. (1862) Жизнь наша в старости — изношенный халат И совестно носить его, и жаль оставить; Мы с ним давно сжились, давно, как с братом брат; Нельзя нас починить и заново исправить. Как мы состарились, состарился и он; В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже, Чернилами он весь расписан, окроплен, Но эти пятна нам узоров всех дороже. …Еще люблю подчас жизнь старую свою С ее ущербами и грустным поворотом, И, как боец свой плащ, простреленный в бою, Я холю свой халат с любовью и почетом. (1875-77)

«